Вернулась официантка.
— Решили, что еще будете заказывать? — спросила она таким тоном, будто здесь действует норма, сколько раз она должна подходить к столу.
Странно, но, проведя последние два дня в обществе серийного убийцы и расчлененных трупов, ни одна из нас не нашла в себе мужества или сил воспрепятствовать давлению напористой обслуги. Мы уклонились от борьбы и заказали по салату тако. Когда Коулмен закрыла меню, я заметила имя на обложке:
— «Кантина Эмери», — прочла вслух я. — Это ирония?
— Нет, а что? — удивилась официантка.
— Кантина. Эмери. Эмери — такое же мексиканское, как, например… Мойше, — предположила я, чувствуя, как водка стимулирует мою креативность.
— Мексиканская тема — характерный лейтмотив для Юго-Запада, — объяснила она, постаравшись придать лицу серьезность и показав ладонью на бармена. — Это Эмери, владелец. Он венгр. Меня зовут Шери. И я не венгерка.
Упомянутый венгр угодливо согнулся над барной стойкой к полицейскому, который явно находился не на службе и также явно не придерживался правила «двух легких пива». До меня долетело слово «такси».
Я подняла стакан и позвенела остатками льда.
— Шери, а вино у вас есть? — спросила Коулмен.
— Бургундское нормально пойдет после первого бокала, — ответила она.
— Чай со льдом, пожалуйста.
— Да ладно, — возмутилась я. — Попробуйте еще разок.
— Хорошо, светлое пиво. Любой марки.
Шери удалилась выполнять заказ.
— Лейтмотив? — переспросила я не оттого, что заинтересовалась, но чтобы прервать непродолжительное неловкое молчание, которое Коулмен удалось пока заполнить только пристраиванием своего жакета на спинку стула, возней с салфеткой, обернутой вокруг ее приборов, и затем полировкой своих очков этой же салфеткой.
— Все в Тусоне либо получают дипломы, либо пишут книги, — сказала Коулмен и кинула взгляд в дальний угол бара.
Там пристроилась Шери, после того как принесла нам пиво и вторую водку. Она читала вводный курс руководства по криминальному праву, прислонив его к одной из банок с маринованными свиными ножками, которые никто никогда не ест.
— Мне это известно. Я вот о чем: какая разница между лейтмотивом и очевидным мотивом? — приставала я к ней.
— Не знаю, — призналась Коулмен и впервые с момента нашей вчерашней встречи улыбнулась. Однако по-прежнему избегала прямого взгляда. И вновь провела рукой по своей родинке.
Может, у нее неприятности из-за того, что она привлекла меня и Зига без разрешения Моррисона, но Коулмен пока не готова рассказать. Мы побеседовали немного о местном офисе «конторы», о людях, которых обе знали, еще немного выпили, еще немного посплетничали, съели наши салаты, когда их подали, но Коулмен все тянула и не сразу дошла до причины, по которой с такой готовностью согласилась встретиться со мной. Дело было не в моей известности или извинении за ее упущение в следовании протоколу. Она провела четкую границу и хотела, чтобы я была по одну сторону с ней.
— Так что вы думаете о Линче? — Лаура словно пришпилила меня взглядом, пытаясь уловить реакцию, прежде чем я заговорю.
Ощущение, возникшее у меня на месте преступления, рядом с Линчем, вернулось, но я попыталась подавить его и осторожно ответила:
— Самовлюбленный, бесстыжий, омерзительный. Социопат до мозга костей. Хотя я представляла его несколько другим.
— А каково о нем мнение доктора Вайса? Я ознакомилась с данной им характеристикой убийцы по делу «Шоссе-66» в «Психологическом портрете преступника». Он считает, что Линч соответствует ей?
Я почувствовала, что впервые за день улыбаюсь искренне:
— Для полноты впечатления необходимо, чтобы название прозвучало целиком: «Теория и практика составления психологического портрета преступника. Комплексный подход к материалам дела». Зигмунду было бы ужасно приятно узнать, что кто-то читал его.
— Зигмунду? Вы имеете в виду Дэвида?
— Ну конечно Дэвида. Мы давно знаем друг друга, с тех пор как в семидесятых его откомандировали сюда помогать в создании подразделения по изучению поведенческой науки. Зигмундом мы прозвали его в честь Фрейда: знаете, как это бывает, каждый обязательно получает свою кличку.
— Вчера видела, как вы с ним разговаривали. И просто подумала: может, у него есть на этот счет мнение.
Передо мной будто вспыхнул свет. Теперь я поняла, что Коулмен не проинформировала Моррисона не потому, что забыла о процессуальной норме. После увольнения Вайса я оставалась единственной, к кому она могла обратиться, и гадала — почему? Я припала к напитку, изображая спокойствие и одновременно обдумывая ответ. Я не сказала ей, что Зигмунд вообще отказался распространяться на эту тему.