— Мне неинтересно, — сказала Аичка.
— Спокойно! Я говорю… А ты молчишь… Кто тебя спрашивает?.. Никто тебя не спрашивает.
— А что же мы будем делать дальше?
— Как что?.. Если всё пройдёт хорошо, будем жениться… Мы будем жениться всю жизнь. А потом внук будут нам подражать. Дурацкое дело нехитрое.
— Я тебя терпеть не могу.
— С чего ты взяла?.. Девушка, пожалуйста, счёт.
— Ты с ума сошел? Да?
— Знаешь, что мне больше всего в тебе нравится?
— Что?
— У тебя на среднем пальце чернильная клякса. Ты диктанты писала?
— Нет… Накладные… Я работаю на складе.
— Двадцать четыре рубля тридцать семь копеек, — сказала официантка Соня.
— За двадцать четыре рубля я купил жену, представляешь? — спросил директор.
— Ты ненормальный, да? — радостно спросила Аичка.
— Вот как теперь эти дела делаются… — сказала официантка Соня, задумчиво глядя им вслед.
Вот такие дела произошли в этом городе. Мне рассказал об этом заезжий художник, я — вам. Моё дело сторона.
Громобоев вытянул ноги и откинулся в кресле. На лицо он положил журнал мод под названием «Божур» и тихонько захрапел.
И тут же послышалась какая-то возня за дверью и даже топот.
— Это кто там? — спросила Минога.
— Это мы.
— Аичка?
— Тётя, познакомься… Он на мне жениться хочет, — сказала Аичка и ввела директора.
— Кто ж тебя не захочет? У тебя юбка короткая, — сказала Минога.
Аичка посмотрела на своего незнакомца. Оба они были беженцы из своей прежней жизни.
— Он говорит, что не поэтому, — не согласилась Аичка. — Он говорит, что потому, что у меня на среднем пальце клякса чернильная… Он думал, что я диктанты пишу, а я сказала, что накладные… Он говорит, что его это не смущает… Он всё время врёт…
— Так ведь и ты врёшь, — сказала Минога.
Директор, улыбаясь криво, разглядывал комнату, потихоньку соображал, что попал в дом к той самой Миноге, которая…
В кресле похрапывал полноватый человек без пиджака. Аичка лепетала нервно и с вызовом:
— …Он говорит, что мне теперь отступать некуда, потому что за меня двадцать четыре рубля в ресторане заплатил… округлённо — двадцать пять рублей… Он говорит, что он на меня потратился…
— Это ты говоришь, — сказала Минога. — Он покамест помалкивает.
— Я не помалкиваю, — сказал директор. — Я посмеиваюсь.
— А ну брысь отсюда… — сказала Аичка директору.
— Поди-ка сюда, — сказала Минога директору. — К свету поближе.
— Кого же мне слушаться? — спросил директор.
— Себя, — ответила Минога.
Директор вышел на свет.
— Тогда разглядывайте, — сказал он. — Рост один метр семьдесят восемь сантиметров — стандарт. Костюм из магазина «Руслан», размер пятьдесят два, рост четвёртый, без перешивки, ботинки сорок второй размер… Окончил ремесленное, потом полтора института, в армии отслужил — водитель бронетранспортёра, шофёрские права второго класса… Не судился, связи с заграницей имею, состою в переписке с Куртом Шлегелем, инструментальщиком из города Ростока. Познакомились на маневрах «Двина». Особых примет нет, зато есть магнитофон «Грюндиг» ТК-46, стереофонический, с двумя выносными колонками, подержанный, и мотоцикл «Паннония» с коляской. Собираюсь строить катер со стационарным мотором от ГАЗ-69… Особых примет нет…
— Если не считать чувства юмора, — сказал человек в кресле.
Он опустил журнал «Божур», и директор узнал приезжего инспектора, о котором ходили разнообразные слухи.
— Да. Юмор есть, — сказал директор. — Но от него быстро устаю. Жену обеспечу одеждой, едой и жилплощадью… В будущей жене больше всего нравятся ноги и чернильная клякса на пальце.
— Ладно врать-то, — сказала Минога.
— Не буду… — сказал директор. — В будущей жене мне больше всего нравится, что нас в толпе не различишь… Она такой же стандарт, как и я.
— Тётя, ты слышишь… — сказала Аичка, взволнованно улыбаясь.
— Ладно врать-то, — сказала Минога.
— Иначе я не могу объяснить, почему я выбрал именно её, — сказал директор.
— Дурак ты, — сказала Минога. — Это она тебя выбрала.
— Если по совести, это мне нравится больше всего, — сказал директор. — И ещё мне нравится, что она ведьма.
— Ты мне подходишь, — сказала Минога.
— Тётя Дуся, а мне?!
— Значит, и тебе, — сказала Минога. — Это не она ведьма, это я ведьма… Я ей такого мужа нагадала.
— Ну вот всё и уладилось, — сказал директор. — Пошли, жена, погуляем… Обсудим планы будущей жизни.
— Нет! — крикнула Аичка радостно.
— Пошли… пошли, — сказал директор и посмотрел на Миногу.
Она посмотрела на Громобоева. Тот кивнул.
Они вышли, глядя друг на друга. Минога смотрела вслед.
— Знаешь, кого ты ей сосватала? — спрашивает Громобоев.
Минога молчит.
— Это новый начальник строительства.
Минога молчит.
— Ты знала, кто это?
Минога молчит.
— У тебя губа не дура, — говорит Громобоев.
Она оборачивается и смотрит на него.
По улице шли хулиганы средних лет и молодые.
Они шли по одной стороне улицы, а прохожие по другой.
И потому, когда ветер сорвал шляпу Громобоева и понёс её через проезжую часть к хулиганам, а вслед за ней поспешил Громобоев, прохожие ускорили шаг и стали скапливаться вдали на перекрестке.
Хулиганы праздновали возвращение из глазной больницы Павлика-из-Самарканда, а он ещё не оправился от пережитого ужаса, ему до пенсии семь лет, а его оперировали по поводу глаукомы левого глаза и не обещали ничего хорошего, и ему снова ехать в Москву через год.
С машины его не сняли, но перевели шофёром на шорно-меховую фабрику — рейсы короткие, калым пропал, и настроение было подходящее.
И когда громобоевскую шляпу понесло через дорогу и кинуло ветром прямо ему в руки, он как раз досказывал сцены из самаркандской жизни.
— Ты, малявка, «ам-ам» ел?.. «Ам-ам» — это еда такая, блюдо, корейцы собаку едят и меня угощали. Соус-подлив сделают — пальцы оближешь.
Громобоев протянул руку за шляпой, но Павлик-из-Самарканда ещё не закончил. Голос у него был как у Луи Армстронга в годы расцвета. И прохожие поняли, что сейчас Громобоеву будет худо.
— У эмира бухарского было сорок шесть жён, — сказал Павлик-из-Самарканда. — Одна — сестра царя Николая Первого, другая — немка. Ещё англичанка, французка, американка — кто хошь. Они в пруду плавают и плавают… как лебеди… А он сидит и ноги поджал… чай в пиалу нальёт и пьёт… и смотрит… и смотрит… а они в пруду плавают… плавают…
Семь человек окружили Громобоева, и на лицах был интерес.
— Все дети из будущего… — сказал Громобоев. — Но большинство о нём забывает, увлёкшись родной речью…
Павлику-из-Самарканда почему-то стало страшно, и он отдал шляпу.
— Доктор… — сказал он. — Не умеешь лечить, не заблуждай людей.
Громобоев, надевая шляпу, трём холуям наступил на ноги, а четвёртый сам ударился коленом о фонарный столб.
После этого ветер сорвал шляпу с Громобоева и кинул в лицо Павлику-из-Самарканда, который испугался за второй глаз и, отпрянув, ударил затылком в лицо шестого. А седьмой пошёл прочь, когда к нему за своей шляпой протянул руку Громобоев. Остальные потянулись за седьмым, но ветер погнал за ними громобоевскую шляпу. Громобоев с улыбкой побежал за шляпой, и хулиганы бросились наутёк, когда увидели его улыбку.
Потом ветер переменился и погнал шляпу в сторону Громобоева.
— Психов не перевариваю, — сказал Павлик-из-Самарканда. — Не выношу.