«...еще один подвид шизофрении; слишком часто в последнее время я стал сталкиваться с ее образами...»
— Звучит как проклятие. — Мент с мрачным видом откинулся на спинку стула.
— Притом собственное. Ты проклял сам себя. — Родик, напротив, придвинулся ближе к столу.
«…забавно, когда ты уже знаешь, а кто-то только наступил на ту самую мину...»
— Слишком долго ее часть хохочет, пока ты плачешь. Этого соотношения не изменить, а последствия будут еще плачевнее. Иллюзию нужно контролировать, даже когда она уверена, что контролирует тебя. — Сказав это, самоубийца поднялся из-за стола.
«...а может, я просто отомстил тебе, бросив в объятия другой программы, в противовес той, которой ты пытался запутать мой разум...»
— Ты далеко? — спросил мент, видимо, еще надеясь на что-то.
— Далеко, — удаляясь, бросил через плечо прыгун.
— Ключ есть? — спросил мент, ухмыляясь ему в спину.
— Нет.
— Дать?
— Не надо.
С улицы пахнуло снегом, мелкие, точно стеклянные осколки метнулись в лицо мента, рассыпавшись по его волосам, рукам, тарелке.
Ему это показалось приятным.
Жена мента
Она дрожащими руками отперла тяжелые замки двери, ставшей вдруг незнакомой, исступленно шепча себе за спину:
— Спрячься… спрячься… ты не знаешь его…
Дверь неправдоподобно широко обнажила проход, и в квартиру вплыло сокрушительное бешенство, с тяжелым дыханием, безумным взглядом и ответом на вопрос в уголках губ. Она поняла, что эту мощь, поставленную на рельсы, сейчас не остановишь. Потому ничего не успела и не стала говорить. Покорно дала вмять себя глубоко в стену, после чего обреченным взглядом проводила в комнату его широкую, обтянутую пиджаком спину.
Ее трясло. Она понимала — вряд ли что-то спасет их сейчас.
Она ушла в другую комнату, не хотела слышать музыку борющихся тел, что сплелись во всепоглощающей ярости вытеснения одного из мира другого, жизнетечения вообще.
Она села на широкую кровать, ставшую невыносимо жесткой, не в силах даже думать о будущем. Она чувствовала — что-то потеряно, чего-то не вернуть.
Она услышала страшный вой — безумный плач по чьей-то духовной смерти. Треск материи заставил ее дрогнуть. Звон разбитой посуды вбил ее голову в плечи.
Она зажмурилась. Но от этого стала слышать только лучше.
Кто-то плакал навзрыд.
Она не могла определить — кто, и ей стало еще хуже.
Раздался очередной глухой удар.
Все стихло.
Она поняла, что пришел ее черед.
Она знала эту силу, этот всплеск. Но раньше сила не была такой — 9-балльной.
Тяжелое тело бесшумно мелькнуло в прихожей. Она смотрела в пол, но видела не только его, но и все остальное.
Он смотрел на нее пристально, изучающе, словно видел впервые. Словно пытался понять — она ли это, как так могло получиться, как он недоглядел чего-то в прошлом, ведь что-то наверняка свидетельствовало о возможности подобного.
Теперь она могла видеть только коричневый пол, и даже не его, а щели между досками, неплотно подогнанными. И еще дальше, глубже стремились ее глаза, хотелось ей быть. Спрятаться от других глаз.
Она зажмурилась. Но они никуда не делись.
Так она сидела долго. Два пронзительных ока мерцали в полной темноте, жаля ее.
Она распахнула замечательные ресницы и посмотрела туда.
Там никого не оказалось.
Она встала. Ноги понесли ее в прихожую.
Дверь была нараспашку.
Она прислушалась к звукам в подъезде, но там тоже скучала тишина, нарушаемая тихим перестуком рамы открытого окна…
Клочки чьих-то мыслей
Где-то далеко за городом горит торф, горит глубоко под землей. Поэтому едва ли может быть остановлен. Из-за самодурства ветра город находится в страстных объятиях дыма. Дым плещется в окна и форточки. Дым обжил легкие. Дым убил четкость реальности. Видимость окружения стала огорчительно мала. Реальность, что обычно наступает со всех возможных сторон, равная в таком случае возможности глаза объять последнюю, ныне сужена настолько, что люди появляются из ниоткуда и пропадают в никуда. Та же история и с прочей предметикой, известной любому, кто иногда выходит на улицу.
Я покинул квартиру минуту назад, но словно остался дома — улица напоминает череду комнат. Из одной попадаю в другую, и если дома все разграничивают стены, то здесь все на свой манер разграничил торф, который горит далеко за городом.
У этого есть плюсы. Как и дома, я чувствую себя невидимым, защищенным. Улица более дружелюбна, и я различим малому кругу людей, которые почти сразу же вязнут в прошлом, потому что я иду дальше.