Задыхаясь, краем глаза я видел, как моя новая подруга перевернулась на другой бок, оказавшись ко мне лицом, но Морфей по-прежнему царствовал в ее голове.
«...сопротивляйся!»
Перед глазами завились круги, джиннов стало невыносимо много. Их улыбки сводили с ума, странное бормотание застилало разум, я перестал чувствовать плоскость, на которой сидел. Мои руки вдруг бессильно упали и забились внешними сторонами в демонической пляске конвульсий. Почти сразу же между пальцев попался некий предмет. Настолько небольшой, что сквозь призму насильственного умерщвления он показался мне последней тактильной галлюцинацией. Иллюзия не пропала, остатков гаснущего сознания хватило, чтобы зафиксировать это нечто в руке, осмыслить туманную возможность и с размаху ударить предметом по отвратительным глазам джинна.
«...мой мальчик...»
Комбинация подействовала, демон взвыл, и руки его потеряли мою шею. Бормотание усилилось, вселяя панический ужас. Я, как был — сидя, попятился и с помощью стены оказался на ногах. В эту секунду изнутри меня взмыла волна, встряхнув тело и голову. После этого на свет божий отрыгнулся зловещий сгусток, в момент обратившийся в еще одного джинна. Удар, и угол с готовностью принял мое бренное туловище, воз-намерясь придать ему собственную форму. Затея не вышла, и боль с дружелюбием напалма лизнула каждую клетку моего организма. Инстинктивно я выставил перед собой спасительный предмет, который так неожиданно помог мне выжить. Еще удивительнее то, что нечто оказалось женской шпилькой, которая в моем придушенном сознании виделась огромным древним оружием, хотя и терялась в пальцах. Я осуществил несколько резких движений ею, отгоняя страшные морды, которые, дрожа горловыми раскатами, кружили надо мной, пропадая и появляясь.
«…как храбро…» — скользнул камешек под корой головного мозга и с бульканьем ушел в подсознание.
Джинн материализовался подле Малевич, его зубастая пасть затрепыхала над ее глубоко сонной головой. Это заставило меня выйти из угла, а абсентового беса внутри меня — преисполниться яростью. Отвратительно непостоянная ткань чресл тварей плеснулась на недавно целованную мною кожу.
«…изыди!» — возопил я беззвучно, чувствуя исполинское эхо недавних сил. Колебания из моего рта взрыхлили атмосферу подле. Она нервно сгустилась, потемнела и — рванулась вперед гвоздеобразными осколками, поражая одно из мерзких тел. Руки мои взмыли вверх, усилие не показалось человеческим. На секунду руки замерли с поднятой вверх шпилькой, казавшейся невероятно тяжелой, после чего ухнули вниз, стремясь сокрушить нервно хрюкающего беса.
«...защити меня!..»
Бес с поразительной прытью улизнул из-под самого удара, лишив меня почти вкушенного удовольствия нанесения травмы. Шпилька снесла начисто спинку кровати, а еще один тяжелейший ответ пришелся из ниоткуда в солнечное сплетение. Стена по-родственному приняла мое слабое тело, с нежностью товарного поезда размазавшись о мой позвоночник. Организм встряхнуло, и он с легкостью расстался с воспринятой некогда пищей в жуткой изумрудной ауре.
С лицом душевнобольного и с той же природы упрямством через мгновение я был в центре комнаты. Руки неистово рассекали воздух шпилькой и метили в эфирные тела беспрерывно бормочущих тварей.
Казалось, зло соткало их из грязного куска реальности, и щедро, с размаху они раздавали мне оглушительные оплеухи, исходящие из ниоткуда и уходящие в никуда. Они намеренно резвились подле кровати спящей, выманивая меня из обороны, а в атаке я в любом случае проигрывал, размазываясь об очередную стену.
Мебель крошилась на все более мелкие осколки, под ногами хрустело, но боли я уже не чувствовал.
«…убей их, любимый!»
Все слилось в один злобный автоматизм.
После очередного пассажа с крушением мебели и встречей с равнодушной стеной где-то на дне себя я находил слезы сил и благодаря им кое-как поднимался на ноги. Взмахивал оружием и вновь кидался в центр комнаты, рубя с плеча и наматывая конечности джиннов на заляпанную грязью шпильку.
Со лба моего что-то капало, заливая глаза и руки. К бормотанию джиннов добавилось мое, абсолютно произвольное, вызванное истощением материи и духа. Голова точно отделилась от тела, перемалывая отвлеченные лиричности, а изломанное мясо само собой сходилось в бойцовой пляске с неопределенностью моего мира.