— Иване, тама вона, по левой стороне третий дом. Там боярыня Рада живёт. Скажи ей, слуг пусть даст, не дойду я. Ой лихо мене лихонько…!
И я — бегом! С пристани в город и обратно. Куча суетни, крикни и нервотрёпки. Приволок повитуху со слугами.
— Воды давно отошли…? Да ты что…?! А схватки?! Сколько?!!! Быстрей-быстрей… На сколько пальцев? На четыре?! Не дотащим!
Мда… измерять раскрытие посреди раскисшей дороги рядом с городскими воротами… Рыкса белая вся, то — орёт, то — дышит взахлёб. Вцепилась мне в руку. Как её прихватит… не всякий мужик такую силу в руках имеет. Её потом прошибает — аж течёт. Меня… за компанию. Уставилась на меня, глаза вытаращила и орёт:
— Матка! Матка!
Я уж думал — слазить туда надо, зацепилось что. Тут она обмякла в очередной раз и шёпотом:
— Бозка…
А, понял. Речь о Пречистой Деве. Значит — всё путём, побежали дальше.
В усадьбе меня сразу зашикали, затыкали и запинали. В смысле:
— Неча тут мужикам… уж и головёнку видать… Пшёл с отсюдова!
Выгнали из бани на двор. Стою дышу. Несколько… ошалевши. Подходит парень моих лет. Длинный. Но — лёгкий. Беленький, тощий, гладенький — без бороды. В высоких красных кожаных сапогах, толстом кожаном жилете на голое тело и кожаной юбке по колено с разрезом на заду. Оглядел меня так это… оценивающе.
— Ты где спать-ночевать будешь? У меня, что ли, ляжешь? Смотри-решай, постель — постелят.
Факеншит! Куда я попал?! Что за заведение?!
Чем загадки отгадывать — спрошу-ка я прямо:
— Э… А ты кто?
— Чё? Не знаешь? Я — Лазарь. Боярин, здешней усадьбы володетель. Ты на моём подворье стоишь. Слышь, а у тебя, случаем, оружейных каких вещичек нету? А? Продай. Ежели недорого.
Мда… В таком прикиде уместно БДСМом заниматься, а не боярским подворьем править. Хотя, конечно, чисто ошибка моих стереотипов: кожаные безрукавки и куртки, кожаные юбки с разрезом, широкие кожаные пояса с клёпками, высокие сапоги — обычные элементы средневековых доспехов. А что на голое тело — днём тепло, парень, видать, тренировался да вспотел сильно.
— Два ножика новгородских, две недели постоя с баней и кормом, я да слуга. Гоже?
— По рукам. Эй, Резан, помоги гостям барахло ихнее принесть.
Почему слугу «Резаном» назвали — у него на лице написано. Шрам от виска с одной стороны лица до подбородка на другой стороне. Нос и губы на две стороны развалены, зубы… были. Имплантаты, пластическая хирургии… Гос-с-споди, здесь «заячью губу» у ребёнка зашить не могут!
Пока вещички из лодки перетащили, Резан кое-чего просёк. Начал, было, наливать да расспрашивать. Но у нас с «наливом» — туго. Сухан… «живой мертвец» — не пьёт. Да и я… воздерживаюсь. С этой бражки только до ветру тянет. А вот Резан, потихоньку-полегоньку… он и так-то… страхолюден, а тут уже и морда красная, слюнями брызжет, уже рубаху на груди рвёт:
— Я…! Да я…! Самый главный боярский конюший…! Самый главный боярский оружничий! Я…!
— Погодь. Это же два разных дела. Два разных человека быть должны.
Тут он всплакнул, принял ещё кружечку с моим «закрепителем бражки и контактов», и стал изливать. Широко и привольно. Как Волга в половодье. Душу изливать, а не то, что вы подумали.
Здешний хозяин, отец Лазаря, был из местных Залесских служилых людей. Служил Володше, получил вотчину, прошлой осенью, в предзимье пошёл со своими людьми на разбойников. И нарвался. Встал на ночёвку в деревеньке. Там их всех шиши ночью тёпленькими и порезали. Самого боярина вытащили без штанов из постели какой-то тамошней гулящей бабёнки. Поговаривали, что именно из-за того горячего бабского тела боярин и проспал. И свою голову, и людей своих.
Лазарь чудом не попал в ту историю: приболел. Теперь пятнадцатилетний парень, ещё даже не отслуживший обычной княжьей службы в «прыщах», сразу стал главой боярской семьи. Мать его — Рада, управлялась с хозяйством, но, по смерти мужа, обнаружились и долги, и неурядицы в вотчине, и «милость княжью» за службу не выплатили. Хоть баба и не дура, а хозяйство обеднело, денег нету. А сына надо срочно собрать: Володша, с частью Тверских бояр, должен ныне идти к Боголюбскому для похода на Бряхимов.
— Слышь-ка, этот-то… дрыхень изяславский… других-то — тута оставляет! А нас-то… Шоб лодейно и оружно! А у нас-то… Ведь все с боярином легли! Все! Где броней-то взять?! Где воев добрых?! А этот… хрен заморский… княжий конюший… сука белесая! Губами плямкает да язвит: не выставишь хоругвь — не боярин. Князь чести лишит, шапку не даст, вотчину — долой, самого за измену… охо-хо…
Дядя ещё по-сокрушался, потом внезапно провалился головой ниже уровня столешницы и, оставив одну руку сверху, другую уронив на пол, заснул.