Сюда мы вселились шесть лет назад. Здесь же появился на свет капризный и мстительный братец Раду. Весь верхний этаж занимает сейчас наша семья, няньки, травницы да сиделки - мать все еще отходит от последних родов.
Ближе к земле ютится дворовая челядь. Там же густо напиханы всякого рода склады провианта, инвентаря, конюшня и загон для скота.
Я прихожу в замок, только когда приезжает отец. Мое любимое место - подземелье с низкими сводами. Там вырыт глубокий колодец, а рядом с ним - глубокие ямы с крышками из решеток. Служили они когда-то тюрьмою для пленников, дебоширов и всякого рода, бунтовщиков. Сейчас все заставлено бочками для вина, неисправным инвентарем и прочим ненужным хламом.
Без хозяйского глаза замок пришел в запустение. Отец, как всегда, в далеких разъездах. В нелегкое для Валахии время, несет он свой тяжкий рыцарский крест. А попробуй, не понеси! У венгерского короля Сигизмунда рука стократ тяжелей. Только стараниями отца наше православное княжество все еще достаточно независимо. Слишком многие хотели бы видеть ее своим: и могущественная Османская Порта, и латинянская Венгрия, и даже мой дядя - Ладислав Дэнешти.
Когда наступает ночь, Никита уходит в дом, зажигает от печки лучинку и выносит во двор мохнатый овчинный тулуп. Это моя постель. С пяти с половиной лет я сплю под открытым небом и с тех пор полюбил облака. Они накрывают вершины Карпат, свисают с небес клочками овечьей шерсти и сберегают тепло, идущее от земли. Когда небо звездно, трава подо мною сочится росой и тулуп промокает. Чтобы согреться, я снова и снова берусь за копье.
Завтра приедет брат, - думаю я, засыпая. - Целых три дня мы будем вставать до рассвета, умываться этой росой.
- Я сделаю из него настоящего рыцаря! - обещал Мирчо отцу.
Господи, как я его люблю и как ненавижу!
- Как я его люблю, и как ненавижу! - сквозь сон прошептал я, пробуя на вкус чужие слова. И повторил то же самое на родном языке.
- У тебя все в порядке? - с тревогой спросил отец.
Я слышал его, но все еще пребывал в иных временных рамках.
- Черт знает что! - проворчал он, нарезая круги по комнате. Для тех, кто его знал, это всегда означало высшую степень неудовольствия шефа.
- Ты, кажется, что-то спросил? - с трудом просипел я, еле разжав пересохшие губы. - Вроде не пил ничего, а трубы горят, как с похмелья.
- На, прибодрись, - отозвался Мордан, с готовностью открывая бутылочку пива, - свежачок, от утренней смены. Дуй из ствола, так вкуснее!
Пиво действительно было холодным и вкусным.
- Мы тут тебе одну хренотень кололи, - просветил меня Сашка, - какой-то мощнейший транквилизатор. Другой бы птицей летал, да подпрыгивал, а ты только громче храпел. Отсюда и сушнячок.
- "Сандал", - подтвердил отец, - новая экспериментальная разработка. Ты опять выпадал из реальности, как тогда, после Биская. Ума не приложу, почему?
- И теперь, и тогда я отнял чужие жизни. Наверное, не был должен, - озвучил я первое, что стукнуло в голову. - Других объяснений не нахожу.
Мордан хмыкнул. Шеф свирепо посмотрел на него и чуть не споткнулся. Тот его понял без слов:
- Ну ладно, пока суть, да дело, смотаюсь-ка я в разливочный цех. На меня там уже и пропуск оформили.
Лишь после того, как за Сашкой захлопнулась дверь, я рассказал шефу о своих навязчивых сновидениях. Озвучил вторую версию:
- Мне кажется, нужно готовиться к встрече с этим рыцарем, впадающим в детство. Без меня он здесь пропадет. Опять же, Никита... не дает мне покоя этот Никита! Просто похож, или...
Отец долго молчал, взвесил все "за" и "против", и выдал свое резюме:
- По правде сказать, и то и другое звучит фантастично. Но нет ничего третьего, что можно бы принять, как версию. И вообще, с каких это пор у тебя появилась дурная привычка людей убивать?
- С тех пор, как убили тебя.
- Ах да, - спохватился он, - ты же не знал...
И вдруг, впервые за много лет, мне стало его бесконечно жалко. До слез, до сердечных спазм. Сдал старикан, осунулся, поседел. Глубже стала сетка морщин в уголках беспокойных глаз. Он даже не в силах скрывать свою хромоту. И это всесильный шеф, Евгений Иванович Векшин - человек-легенда. Что за тревога таится в его душе? - честно сказать, не знаю. Во мне его кровь. Поэтому я никогда не читал его мыслей, считая это чуть ли ни святотатством.
Отец потупил глаза:
- Я должен уехать, Антон. Не хочу оставлять тебя одного, но я должен.