Ящик рассыпался, зазвенел. По железной палубе "рыбачка" потекло, запенилось пиво.
Надо же! Девять литров - коту под хвост! - чуть не заплакал я, догоняя две уцелевших бутылки. - Хорошо хоть водка не пострадала!
- Эй, угости пивком!
Вот сволочь! У человека горе, а он еще и подкалывает!
- Пошел на ...! - внятно сказал я прямо в чумазую морду, что вынырнула из трюма. И протрезвел.
К моему удивлению, кругом было людно. (Еще бы, разгар рабочего дня!) Начальство в погонах с широкими лычками брезгливо отряхивало форменные штаны, гоняя по пальцам пивную пену.
- Свинья! - мысленно произнес седовласый гигант с шевронами капитана-наставника.
Критику я проглотил, счел ее справедливой: и правда, свинья! Это же надо, восемнадцать бутылок! Хорошо хоть не водки!
Шагая на борт "Новоспасска", я выронил сразу две "беленьких" - выпали из карманов. Их подхватил на лету тот самый чумазый тип:
- Бутылочку не продашь? - спросил, возвращая пропажу.
- Ты что?! - возмутился я, - если кто-то узнает, что Антон на "Двине" водкой торгует - заплюют и правильно сделают! Рад бы помочь, да никак не могу. У нас на борту полна хата голодных ртов. И вы расстарайтесь, раз припекло. Зашлите кого-нибудь на "железку".
- Тут видишь какое дело, некого посылать. Регистр у нас.
- Регистр?! - (Так, так, так, что-то мне это напоминает!) - А как называется ваша посудина?
- С утра называлась "Норильск".
- Во! - меня осенило, - а ты кто такой?
- А я старший механик.
- "Дед", значит... ну, ладно, если не врешь, загляну.
Заглянул я к нему с литрушкой в кармане. Сразу предупредил:
- Не продаю, угощаю.
- Заметано.
Звали стармеха Леха Рожков. Жил он в стандартной каюте, но довольно зажиточно. В узкую щель между переборкой и рундуком умудрился втиснуть холодильник "Морозко", а на синий линолеум пола постелил, хоть и старенький, но настоящий ковер. Это говорило о том, что "дед" в экипаже - человек постоянный. А значит - свой, Архангельский, не вербованный, не лимитчик. Пил он тоже по-нашему: без закуски. Стакан хватанул и сказал:
- Зашаило.
- Ты у себя? - одновременно со стуком, в каюту протиснулся рыжий приземистый хлопец в рыбацком свитере.
Это мне не понравилось. Ни "здравствуйте", ни "приятного аппетита" (хоть я и не представляю, как аппетит может быть неприятным), а сразу:
- Ну, что там у нас с КИПами?
"Что нам у нас с КИПами", было мне совершенно по барабану. Пока Леха оправдывался, я позволил себе задуматься о насущных делах. Дел было много. Перенести вещи, как следует "затовариться" водкой и, пожалуй, самое главное - зацепить бабенку без комплексов, чтобы было над чем попотеть.
- Это наш капитан, - обращаясь ко мне, наконец, пояснил стармех.
- Какой такой капитан, - встрепенулся я, - случайно не Витька Брянский? (Именно эта фамилия фигурировала в моем направлении).
- Виктор Васильевич Брянский. А что? - насторожился рыжий.
- Так, ничего... садись, капитан, выпьем!
- Не пью, - он хотел сказать, не пью с алкашами, но передумал.
- Тогда мы с тобой не сработаемся!
У него округлились глаза:
- Ты вообще-то откуда, прохожий?
Нервы у него тоже ни к черту. Надо понимать, обижает.
- Я то?! - мой голос напрягся и зазвенел в предвкушении драки. - Я вообще-то начальник радиостанции, а также акустик и навигатор - все в едином лице. Хотел пойти на твой пароход. Думал, здесь работают люди.
- Направление покажи.
Я плюнул в ладонь и скрутил ему дулю:
- Может тебе и диплом предъявить, чтобы ты из талона решето сделал, дурак гребаный?
Витьку перекосило. Он решил ухватить "пьяного наглеца" за шиворот, выволочь, как щенка, с вверенной ему территории и вышвырнуть на причал. А хренушки! Когда я на взводе, мысли людей для меня - открытая книга. И это бесит еще сильней.
Не глядя, я поймал его за запястье и швырнул на диван. Швырнул через спину, по высокой, крутой траектории. Он удивленно хэкнул, но тут же вскочил, сжав кулаки.
Стармеха, как своего, я двинул локтем под дых. (Легонько, "любя", чтобы только не путался под ногами). Той же самой рукой зарядил Брянскому "в дыню". Хорошая драка у моряков - обязательный ритуал. Это продолжение пьянки, одна из ее составляющих. Но я ни разу не видел, чтобы кто-то на судне схватился за шкерочный нож.
- Наших бьют! - донеслось от матросской "четырехместки".
- Наших бьют! - отозвались с борта 1444-го.
Прорываясь к "пяти углам", я "мочил" и своих и чужих. Чья морда мелькнет в "перекрестье прицела" - тот и попал.