Откашлялся и торжественным тоном стал зачитывать по памяти письмо от посланника Бутенева:
— «Дорогой Феликс Петрович! В прошедшем месяце я имел счастие упомянуть о желании грека Варвакиса переменить турецкое подданство на Русское во всеподданнейшей записке, которую Государь Император соизволил рассматривать, и против параграфа, говорившего о твердом намерении Варвакиса, Его Императорское Величество Высочайше соизволил собственноручно отметить 'не вижу к сему препятствий». Встань, Коста! — я встал, вытянулся в струнку. — Ваше преподобие…
Отец Варфоломей поднялся и положил передо мной на стол Евангелие. Фонтон вручил мне бумагу.
— Руку на Евангелие и читай! С выражением! Не части!
Я принялся зачитывать. Мой голос от волнения слегка подрагивал, но я справился:
— Клятвенное обещание (присяга). Первое ноября 1836 года. Я, нижепоименованный, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред святым Его Евангелием в том, что хощу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Императору Николаю Павловичу, Самодержцу Всероссийскому, и законному Его Императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику, Его Императорскому Высочеству Государю Цесаревичу и Великому Князю Александру Николаевичу, верно и нелицемерно служить, и во всём повиноваться, не щадя живота своего до последней капли крови, и все к высокому Его Императорского Величества самодержавству, силе и власти принадлежащие права и имущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать и оборонять, и при том по крайней мере старатися споспешествовать всё, что к Его Императорского Величества верной службе и пользе Государственной во всяких случаях касаться может; о ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать тщатися, и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, и поверенный и положенный на мне чин, как по сей (генеральной), так и по особливой, определенной и от времени до времени Его Императорского Величества именем от предуставленных надо мною начальников, определяемым инструкциям и регламентам и указам, надлежащим образом по совести своей исправлять, и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды противно должности своей и присяги не поступать, и таким образом себя вести и поступать, как верному Его Императорского Величества подданному благопристойно есть и надлежит, и как я пред Богом и судом Его страшным в том всегда ответ дать могу; как суще мне Господь Бог душевно и телесно да поможет. В заключение же моей клятвы целую слова и крест Спасителя моего. По сей форме присягал: Варвакис Константин, Спиридонов сын.
Конечно, я спотыкался на некоторых словах. «Споспешествовать», «тщатися», «предуставленных» — такие перлы без поллитры не выговоришь. Но более или менее справился. Поцеловал крест, поданный отцом Варфоломеем. Подписал бумагу, что не принадлежу к масонам. И перестал быть турецкоподданным. Нет, не стать мне впредь отцом Остапа!
Уселся за стол. Батюшка с доброй улыбкой протянул налитую рюмку водки. Я хряпнул, похрустел огурцом. С удовольствием отщипнул кусочек от краюхи черного хлеба. Здравствуй, Родина!
Первым делом поинтересовался, как жизнь у студента и Фалилея. Все у них было в порядке. Жалко только не смогли из Стамбула приехать ко мне на встречу. Не знали, до последнего момента когда я сюда прибуду и прибуду ли вообще. А потом Феликсу Петровичу стало не до организации встречи друзей. Решение о его поездке в Трабзон принималось на бегу. Но без отца Варфоломея он, понятное дело, обойтись не мог.
Фонтон с батюшкой к консулу заявились по делам посольским и церковным. Официально. А неофициально потолковать с запропастившимся греком. И ввести его в состав русских подданных.
— Как ты в Батуме появился, ко мне весточка полетела.
— Лазутчики доложили? — догадался я…
Феликс Петрович отпираться не стал.
— Приглядывали там кое за кем. И кое за чем тоже.
— Как я понимаю, на консула Герси мало надежды? Так и не проведал он о нашем со Спенсером путешествии?
— Не проведал, — признался Фонтон. — Но встречу с тобой организовать помог. Хоть какой-то от него толк.
— Он не работает на англичан. Они над ним смеются, — припомнил я сцену на явочной квартире перед отправкой в Черкесию.
Фонтон лишь хмыкнул. Стал меня выспрашивать о ближайших планах. Я рассказал о своих видах на Грузию. Немного сумбурно, как это часто бывает после долгой разлуки. Только-только стал приходить в себя после торжественной церемонии и бурной встречи. Не успел собраться с мыслями — куда там! Фонтон огорошил: