Я стоял в центре широкого круга, который образовали два десятка воинов. Полуголые, а некоторые и босые — не только без чувяк, но и без ноговиц, — они молча смотрели на меня. Среди них увидел Таузо-ока и Джанхота, не проронивших ни слова, чтобы поприветствовать меня.
Пауза затягивалась. Чувствовал себя крайне неуютно под чужими взглядами. Добрыми или любопытными они не казались. Скорее напряженными. И теперь сходящимися на точке справа от меня. Там, где стояла прислоненная к обломанному древнему римскому кресту плита с сохранившейся цифрой семь. Перед ней располагалась круглая площадка с утрамбованной землей, выровненной песком.
На эту мини-арену вышел пожилой горец — стройный, несмотря на возраст, и уверенный в себе. Единственный из собравшихся, кто остался в черкеске. Высоким голосом он затянул заунывную песню. Каждый куплет завершался общим выкриком «Ри!» или «Ра!» от собравшихся, топавших правой ногой в такт.
К моему удивлению, я понял, что бард описывает мои подвиги. Не все понял, потому что одни куплеты исполнялись на натухайском, который пока понимал серединка на половинку, а другие — на убыхском, из которого вообще не знал ни слова. Но общую суть уловил. В песне мелькали имена Зелим-бея, Бейзруко, Гассан-бея, Джанхота и кого-то еще.
— Обычно бард поет лишь то, что видел своими глазами, — неожиданно за спиной раздался шепот Курчок-Али. Я не заметил, как и откуда он подкрался. — Джанхот его уговорил описать твои подвиги с чужих слов. Его поразило, что ты не взял себе ни оружия, ни коня князя Бейзруко.
— Что здесь происходит???
— Вольное общество всадников хочет предложить тебе вступить в наши ряды. Нас еще называют соприсяжным братством. Ибо мы клянемся друг другу ставить интересы братства выше интересов рода и даже семьи. И защищаем друг друга, как кровные братья.
Я мысленно присвистнул. Нечто подобное было у многих воинственных народов. У римских легионеров, почитателей культа Минервы и богини Дисциплины. У викингов, собиравшихся в вольные сообщества, которые предоставляли услуги наемников. Вот и Западная Черкесия не осталась в стороне с ее культом рыцарства и кодексом «Уорк хабзэ». Еще одна горизонтальная связь, как и аталычество[1]. Неплохой способ преодолеть распри убыхов с шапсугами или закубанцев с причерноморцами. Тайный союз меча и орала вне ироничного контекста.
Бард закончил свою песню. Его сменил мой кунак. Юсеф подробно рассказал о моем глубоком понимании вопросов чести.
Следом выступил Джанхот.
— Зелим-бей заговоренный — настоящий уорк! И башка у него варит! — он был, как всегда немногословен.
Собранию членов вольного общества явно не хватало председателя и его объявления «слово предоставляется…». Черкесы загомонили на непонятном наречии. На арену выскочил Курчок-Али.
— Зелим-бей вернул мне тело моего отца, павшего на мысе Адлер. Это — раз!
Соприсяжные братья одобрительно выкрикнули:
— Хо!
— Зелим-бей выкрал у русских тело их офицера. Это — два!
— Хо!
— Про него говорят, что его не берет ни пуля, ни ядро! Он по лесу, где погибли лучшие, бегал, как по фруктовому саду! Тому — много свидетелей! Это — три!
— Еу! — удивленно закричали черкесы, потрясая своими кинжалами.
— Зелим-бей наказал предавшего клятву, лично заклеймив его!
— Какой знак⁈ — кто-то выкрикнул вопрос.
У меня из-за волнения чуть не сорвалось «сделал из него полу-Джокера», но я заставил себя промолчать.
— Рожу ему рассек от рта до уха! — весело крикнул Таузо-ок.
— Хо!
— Это — четыре! — подвел итог Курчок-али и покинул арену.
— А баранту он для нас приготовил? — поддержал веселый настрой один из собравшихся.
— Я — его кунак! Все сделал за него! Закон не нарушен! — ответил уже серьезно Юсеф.
— Лилибж из баранты — в четыре раза вкуснее обычного![2] — одобрительно зашумели черкесы.
— Что такое баранта? — шепотом спросил я вернувшегося Курчок-али.
Он в остолбенении на меня уставился.
— Ты что ль скот ни разу не угонял?
«Ну, извини, брат! Как-то не довелось скотокрадом побыть!» — хотелось мне ответить. Но вряд ли он меня бы понял. Все ж духом разбойничества у черкесов пропитана вся их жизнь. И не фиг мне со своим уставом лезть в их монастырь!
От неловкой ситуации меня спас пожилой черкес, взявший слово. Мигом установилась тишина.
— Принимаем урума Зелим-бея заговоренного в наши ряды? — спросил он, повторив свой вопрос на трех языках.