Последний подарок был от Кацы. Он извинился за его скромность. Мол, после сожжения его селения финансы поют романсы… На самом деле, его дар был с подковыркой. Коварному уруму — фальшивую трость с оружием тайного убийцы!
Кто я такой, чтобы спорить со старым абреком⁈ Дай Бог, свидимся, и гибкая сталь из Испании напьется твоей крови!
Пацовский был в шоке! Поскольку на встрече у владетеля говорили мы больше на грузинском, генерал многого не понял. Но результат его впечатлил:
— Умеешь ты удивлять, Константин Спиридонович, — признался взволнованно генерал. — Я думал, бросятся на тебя абхазы. А ты с подарками возвращаешься!
— Ваше Превосходительство! Давайте до заезда в крепость на базар завернем. Быть может, я еще раз вас удивлю.
Генерал-майор лишь головой покачал. Возражать не стал. Отдал приказ своей охране заворачивать к форштадту.
Базар в слободке не поражал. Толстые армянские купцы жарко спорили с покупателями — преимущественно, с абхазами из близлежащих сел, приехавших за иголками, тканями, солью и мылом. Местные в ответ тащили дары лесов, чихирь и мед. За прилавками не стояли. Отдавали торгашам по бросовым ценам. Могли и кинжалы предложить, снятые с врагов-убыхов, или, если нужда заставит, личные родовые. Подобного добра тут хватало.
Меня не интересовали убогие товары слободки. Искал лишь одного грека-торговца. У него было ко мне какое-то дело.
Когда я уже собрал все дары и собирался покинуть двор князя, один из его ближников подал мне тайный знак соприсяжных братьев. Моему удивлению не было предела, но виду я не показал. Наоборот, ответил, как учил Джанхот. «Грек Платон Хтениди. Базар в Бамборах», — вот и все, что мне шепнули.
Грек сыскался быстро. Он не стал со мной лясы точить или навязывать турецкий табак, которым торговал. Лишь сунул мне в руки сверток, как только я представился.
— Письма для вас и для господ Белла и Лонгворта, — шепнул он и спрятался в глубине своей лавки среди развешанных под навесом вишневых чубуков.
Это я удачно зашел! Лишить шотландца с его товарищем предназначенной им корреспонденции — это просто праздник какой-то! И будет с чем явиться к Хан-Гирею в Тифлис. А Пацовскому будет интересно узнать, кто у него под боком на англичан работает. То, что они активно используют турецких греков, для меня уже не было секретом.
— Ну, что? Удачно сторговался? — встретил меня смешком генерал, заметив, что моя черкеска топорщится на груди из-за спрятанного свертка.
— Да, Ваше Превосходительство! Табачком турецким разжился. Уж очень, как я знаю, флотские такой табачок уважают.
Пацовский недовольно нахмурился. Мол, что себе этот грек позволяет⁈ Совсем берега потерял: генерала с конвоем гоняет на базар по своей надобности. Я наклонился в седле и шепнул:
— В вашем доме поговорим!
Генерал-майор все понял. Кивнул уже поощрительно.
— Едем!
Поговорить спокойно у нас не вышло. В садике у дома генерала, греясь на майском солнышке, его поджидал лейтенант военно-морских сил. По-видимому, тот самый капитан люгера, которого отправляли на мыс Адлер к Вольховскому.
Мы мгновенно узнали друг друга. Передо мной стоял капитан корабля, который преследовал кочерму, прорвавшуюся через русскую блокаду под моим руководством! Тот самый, кто грозил мне кулаком, когда я пугал его абордажную команду стрельбой из револьвера!
Он бросился на меня и схватил за грудки.
— Отставить, лейтенант Алексеев! — загремел командирским басом генерал.
— Но как же так, Ваше Превосходительство⁈ Это же враг! Черкес! Он не дал мне захватить турецкого контрабандиста! У меня двое людей чуть не погибли! Месяц назад, в виду мыса Адлер!
— Отставить! — уже тише скомандовал Пацовский. — Быстро оба ко мне в кабинет!
Я поправил черкеску и с невозмутимым видом последовал за генералом. Алексеев поплелся за нами, испепеляя меня взглядом. Мне от этого было ни горячо ни холодно. Скорее смешно!
«А ведь я оказался в этой ситуации отчасти из-за Белла, — подумал я. — С какого перепуга этот опытный шиппер окрестил люгер куттером? Вот я и не связал „Геленджик“ с тем кораблем, который за нами гнался!»
— Докладывайте! — распорядился Пацовский, как только мы оказались в его доме.
Алексеев, то краснея, то бледнея, стал сбивчиво рассказывать о преследовании кочермы и о неудаче при ее захвате.