Он ушел, а на сердце у меня стало как-то нехорошо. С мыслью о доброй и мягкой душе Ивана я снова наклонился к ручью и только принялся намыливать руки, с КП прибежал десантник и, запыхавшись, сообщил: «Климачева убили! Прямо в сердце!»
Оглушенный известием, я выронил мыло в ручей и встал, не в силах произнести ни слова. Не хотелось верить услышанному. «Саша, а теперь Иван, что же это такое делается? - спрашивал я себя.- Скорее к нему! Возможно, он только ранен и ему нужна помощь».
Со всей быстротой, на какую был способен, побежал я на КП. Иван лежал на дне траншеи. Лицо не выражало предсмертных страданий. Оно было покойно. В нем чувствовалась какая-то печаль и словно бы дума о чем-то несбыточно далеком…
Возле закрытых глаз ниточками протянулись следы преждевременных морщинок. Я смотрел на него и думал: «Вот и не стало моего второго товарища и школьного друга, с кем мечтали об алых парусах, строили планы на будущее… Отшумели для него песен соловьиных трели, шорохи лесных дубрав и голоса девушек прекрасных, ни одну из которых он так и не успел по-настоящему полюбить».
Подошли комиссар Васильев, Цветков и Виктор. Минутой молчания все почтили память погибшего. Потом комсорг расстегнул у него куртку и так же, как у Саши, достал комсомольский билет. Кровь бурым пятном запеклась на его корочках, в том месте, где пуля их пробила. Бережно держа билет в руках, Виктор передал его комиссару. Васильев с суровой скорбью посмотрел на билет и на лицо Ивана. Словно призывая нас в свидетели свершившегося, он поднял руку и, указывая в сторону фашистских траншей, с трудом разжимая губы, произнес: «Мы вам этого не простим,, подлые убийцы! За все спросим!»
Отдавая последний долг другу-солдату, вдвоем с Виктором мы подняли его тело, обернутое плащ-палаткой, и, опустив в ближайшую воронку, скрытую от фашистов траншеями, начали руками засыпать могилу. Комья мерзлой земли падали вниз с глухим мягким стуком.
Не верилось, что никогда больше не услышу его веселого, задорного смеха, не увижу его искрящихся серых глаз.
Когда над воронкой вырос небольшой холмик, рядом загрохотали взрывы. Начался очередной обстрел. Я стоял не шевелясь. Виктор схватил меня за руку и силой утащил в «блиндаж». Обстрел усилился. Мины часто и оглушительно рвались по всей нашей передовой. Они рвались и возле самого «блиндажа» - то перед ним, то сзади. Земля от взрывов падала в траншею. Одна мина разорвалась так близко, что взрывной волной разрушило дощатую амбразуру.
Мы выбрались из блиндажа в траншею. Сюда с КП прибежали Цветков, ротный и комиссар Васильев. После минометного огня группа немцев численностью около роты высыпала из своих траншей. Строча из автоматов, они пошли в атаку с криками: «Форвертс! Форвертс!»
Подпустив их метров на сорок, мы ударили из пулеметов, автоматов и бронебоек. Вот когда сослужил службу «дегтярь». Я опоражнивал диск за диском по наступающим цепям. Виктор тоже стрелял по ним из автомата, -забывая подавать мне диски. Я зло кричал на него: «Витька, змей, убью! Диски подавай!» Он испуганно оглядывался на мой крик. Хватал диск, торопливо передавал его мне, а сам опять припадал к автомату.
Не продвинувшись дальше ни на шаг, фашисты залегли. Многие так и не поднялись. Те, кому удалось убраться, больше не совались. У нас было ранено несколько человек, убитых - ни одного.
Ночью мы с Виктором восстановили разрушенную амбразуру, подправили стенки траншеи, примыкавшей к блиндажу. Виктор не меньше моего переживал гибель друзей. Дня два он что-то писал в школьной тетради, вынутой из вещмешка. На мой вопрос, что он пишет, отмалчивался.
Людей у нас становилось все меньше. Приходилось быть во всех ролях.
Послали нас, четверых (без Виктора), в разведку. Нужно было разузнать огневые точки врага в деревне по соседству. Отсюда фрицы вели минометный огонь по нашей передовой.
Вышли перед рассветом с проводником из разведгруппы. Вначале шли по просеке, затем свернули в сторону.
- Здесь минное поле, - предупреждал проводник. Недавно один из наших случайно зашел и подорвался на нем.
По лесу дошли до опушки. Между деревьев, метрах в двухстах, увидели крыши деревенских изб, где засел враг. Из трубы крайней к нам избы ветерком доносило печной дым. Запах печеного дразнил обоняние. Сглотнув слюну, я посмотрел на дым и на миг представил мать со сковородником у горящей печки и сковородку с пышной, подрумяненной лепешкой…
Треск автоматных очередей вернул меня в мир действительности. Я тоже дал очередь, целя в дымовую трубу. И пала казавшаяся сказочной тишина.