Развивается Дух Человеческий так, развивается сяк. Апостолы говорят, молчат, закладывают всевозможные храмы. И всё слова да слова. Я когда-нибудь в них утону. Силы уже и сейчас почти оставляют. Берега не видать, а мы всё плывём, подхлёстываемые мыслью, что до другого быть может уже несколько ближе, чем до покинутого.
Точка отплытия, преплытия точка. Дождик. Дождики, дождинки, снежинки. Кого любить, кого жаловать, кого жалеть, а кого и разжаловать. Уровень внутренней проблемы, наконец.
Ей богу, теперь я правда делаю то, что хочу! Ей Богу, ей-ей, гой-еси. Весна пришла…
Пришла, небрежно чмокнула в хуй, как будто женаты лет десять. Что теперь? Как? Что? Что надлежит поделывать мне теперь, рыженькой горемыке?
Бедная, бедная Добридень… Серёжа твой полный мудак. Иногда я его ненавижу. Он мне друг, и я для него многое сделать могу (как и он, пожалуй). Но сука он страшная! Неделикатный, невоспитанный, нахальный, самовлюблённый, (что бы он там ни говорил) и не добрый. А амбиций у него побольше, чем у всех, кого я знаю, вместе взятых. Опять-таки, что бы он там ни говорил.
Мои амбиции направлены на сферу, которая, возможно, вообще реально не существует, а у него всё на самом деле. Ненавижу всех тех, кто твёрдо стоит на ногах. Шеф — лгун. А с милой доброй Добридень не можно поступать, как с бирюлевскими пёздами. Ужели это непонятно?!
Ах, простите меня все опять и опять! Прости Шефушка, прости Ирочка, которая так тебя любит, говнюка эдакого, простите! Сам не знаю, что для меня важно в каждую секундочку новую. Гимназистик я.
А о девке моей площадной ничего не слыхать много лет. Где ты, Ленушка, Алёнушка, Милушка, Оксаночка?
Одна Катя известно где, но там все изначально было не так, хоть в первое время я и охуел с непривычки. А потом всё стало так просто…
А тебя, псевдогениальная Абазиева, мне искренне и оченно жаль. Всё-таки дура ты редкая или такая, как я: никому ненужная на хуй, талантливая и очень несчастная. Даром, что гомик Семён мне руку пожал. Даром.
Теодоров Роман имел сына Антошку. Этого самого Антошку мне вздумалось как-то покатать на милином велосипеде. Дай, думаю, доставлю радость ребенку. А он, пятилетняя бедняжка, возьми, да и сунь свою лапку в колёсные спицы. Оры, крики — хорошо, хоть нога осталась цела.
А ещё Теодоров учил Милу стрелять из своего револьвера. Учил в том самом лесу, из которого мы с моим тестем (в интерпретации тёщи — Гришечкой) спиздили три толстых бревна для внешней отделки колодца.
Им (тестю и тёще) повезло. Грунтовые воды у них на участке протекали на глубине всего лишь двух метров, и земля была мягкая, а всё-таки не песок.
На этом самом дачном участке, близ города Бронницы, я замыслил смастерить себе электрогитару. Не вышло, но процесс был приятен. Гриф получился гладкий и очень красивый. (Опять звучит сорок седьмой номер из «Страстей по Матфею». Попса, конечно, но, во-первых, дети, и им полезно, а во-вторых, я не знаю музыки лучше.)
Вот так. Живет себе такой человек Скворцов. То делает, этим увлекается, такую-то любил, кого-то там хочет, чего-то добьётся, чего-то нет, всенепременно умрет. Вот тебе и Лакримоза.
Надо сказать, что с точки зрения пресловутой вечности «Реквием» Анны Андревны — полное и сраное говно, да простит она грешному мне.
А потом я сидел на этой даче мудацкой, издавал разные звуки на баяне, найденном чуть ли не на чердаке, а с Милой мы были в ссоре.
Сижу себе, играю. С грехом (как всегда) пополам подобрал на незнакомом до сей поры инструменте «Пусть бегут неуклюже…» Вдруг открывается, или даже правильнее сказать, распахивается, дверь, и вбегает весёлая Мила. «…Ты — моя Гава с сумкой!» — апостол Мила говорит, и мы с ней уходим гулять и целоваться в лесу. Вечером обязательно будем трахаться… Потому что супруги.
Непонятно одно; зачем теперь так открещиваться от всего, что было? Ну, полюбила другого, ну вышла за него замуж, ну родила ребёнка от него — и что теперь?! Что я, совсем говно теперь? Отчего?
Может виноват университетский филфак? Может это он делает из девушек сволочей? А? Может так всё и есть? Университетский филфак делает из девушек сволочей, а педынститутский филфак делает из юношей нигилистов и прочих неприкаянных г…(ениев)? Геениев огненных.
Что ни говори, но вся история с Милой всё-таки воспринимается мной как очень отдаленные библейские времена, что-то ещё до изгнания из Рая, если, конечно, согласиться с той мыслью, что вся моя жизнь представляет собой аналог Священного Писания. Когда то апокалипсис?