Я скрипнул зубами.
За дверями нас поджидал тот следователь, что подсовывал мне на подпись отказ от апелляции.
- Ну вот видишь, - заметил он довольно. - Я своё слово держу. Говорили, сколько хотели, никто не подгонял, так?
Я кивнул.
- А ты молодец, - неожиданно одобрил следак. - Хорошо держался. А вот интересно, о каких это бумагах шла речь?
Я посмотрел на него задумчиво.
- Да ладно, - протянул страж закона. - Я так просто спросил.
И он куда-то заторопился.
В коридоре подвального уровня, где находились камеры, я чуть-чуть придержал шаг, подпустив конвоира поближе к себе.
А потом резко наклонился - и изо всех сил лягнул назад ногой, угодив пяткой мужику прямо в пах.
Хорошо так угодив. Весомо. Мне понравилось.
Ох, что тут началось...
Конвоир даже не завопил, не взревел - он взвыл, как полицейская квадросирена, включённая на полную мощность, заполняющая звуком пространство куда как побольше этого коридора.
Инерция собственного удара швырнула меня на пол.
А со всех сторон уже неслись - тюремщики, конвойные, с дубинками и без, сотрясали пол тяжёлыми толчками форменных башмаков на толстой литой подошве...
В ход пошло все - ботинки, дубинки, связки наручников, ещё какие-то подручные предметы - я уже не разбирался. Я только извивался ужом, а потом бросил и это, потому что удары все равно сыпались отовсюду, и с боков, и сверху, и не было рук, чтобы хоть как-то сблокировать, как-то прикрыть себе что-нибудь...
Потом кто-то дико орал: "Прекратить! Прекратить!" - а я валялся на полу, и под лицом расползалась липкая лужа, и огромная чёрная вселенная вращалась вокруг меня, засасывая в гибельную воронку; а кто-то орал: "Вы с цепи сорвались! Ох...ели совсем! В лазарет его, быстро! Завтра мать адвоката приведёт, а у нас тут труп со следами побоев! Сами под статью пойдёте, уроды! Сами в рудники! Идиоты, чёрт! Чёрт! Врача, живо!" - а вселенная вращалась все быстрей и быстрей, только меня в ней, кажется, уже не было...
Я провалялся в лазарете все три недели, что оставались до прилёта транспорта. Свидания мне, конечно, больше не дали; впрочем, по строгому режиму свидания и положены были не чаще раза в месяц, так что беднягам полицейским и сильно врать-то не пришлось. Никаких адвокатов тоже не объявилось; не знаю, консультировалась мама с кем-нибудь или нет, но если и да, видимо, юрист с моим раскладом согласился.
Я был этому рад. Я не всегда в жизни поступал должным образом, но вот чего никогда не смог бы себе простить - это если бы позволил матери всунуть голову в этакую петлю, вытаскивая меня из неприятностей, в которые я по собственной дурости влип.
Врач в лазарете сказал мне на прощание:
- У тебя, парень, небось, девять жизней, как у кошки, но гляди: большую половину ты уже израсходовал.
Добавил:
- До Соммы транспортник полтора месяца ползёт, на борту есть медотсек, так что ничего, по пути долечишься.
И шлёпнул штамп - "здоров" - на сопроводительные документы.
***
Старенький пассажирский бифлай, покряхтывая, словно от болей в натруженной пояснице, и покашливая от натуги, неторопливо вытащил нас на орбиту. Нас - это человек сорок заключённых; я уже знал, что транспортник не идёт прямиком на Сомму, а делает большой круг, собирая осуждённых с разных планет и развозя их по разным "зонам".
Поскольку никаких иллюминаторов ни в бифлае, ни в транспортнике, разумеется, предусмотрено не было, то если бы не небольшие перепады силы тяжести, мы могли бы и не понять, что покинули планету: все те же коридоры и переходы, окрашенные в такие же унылые серые тона; те же тяжёлые массивные двери, открывающиеся с подвизгиванием, а захлопывающиеся с глухим чмокающим звуком; те же стены, стены, стены, бесконечно громоздящиеся между тобой и остальным миром, в существовании которого постепенно начинаешь сомневаться...
Нас сдавали и принимали по описи, как имущество, сверяя данные в сопроводиловках с данными на шейных бирках. Заставили всех раздеться в большом и пустом помещении; гуськом - в санпропускник, на этот раз сухой, без воды, где сказано было задержать дыхание на все время обработки, а обработка длилась минуты три, и все надышались дряни, а потом долго судорожно откашливались; гуськом - на осмотр; гуськом - получать одежду, такие же пижамы, только цвет теперь был апельсиновым.
В длинной комнате, где, рассевшись на лавках вдоль стен, мы бесконечно долго ожидали неизвестно чего, сосед вдруг пихнул меня локтём.
- Слышь, - прошептал он сипловато, - Ты про Врию знаешь что-нибудь?
Я покопался в памяти. В Норе про разные места приходилось слыхать.
- Жарко там. Плантации чаквы.
- А-а. А гайки сильно крутят?
- Вроде, жить можно.
- А-а. Ну, жару я люблю.
Сосед ещё какое-то время похмыкивал, переваривая информацию; потом спросил:
- А у тебя куда билет?
- Сомма.
- Круто, - он оттопырил губу. - А ходка какая? Где прежде был?
Я раздражённо дёрнул плечом.
- На малолетке, что ль? - не понял мой собеседник. - Брешешь. По первой ходке на Сомму не отправляют.
- Отстань, а, - сказал я досадливо.
- Ну-ну. А знаешь, почему нас тут маринуют?
- Почему?
- Откинувшихся высаживают, - мечтательно проговорил сосед, поднимая глаза к потолку.
И вздохнул.
Пять лет, напомнил я себе. Всего пять лет. Целых пять лет. Нельзя начинать мечтать об этом прямо сейчас. Я смогу вздохнуть - уже с облегчением - когда-нибудь.
Но потом. Потом.
Я захлопнул внутри себя дверцу - за ней остался весь мир, вселенная во всем её многообразии; все люди, с которыми мне доводилось общаться или ещё доведётся, всё, что мне дорого, вся моя жизнь. Я открою её снова - через пять лет.
Сейчас не существует ничего, кроме тюрьмы и зоны. Да. Так правильно.
Но когда-нибудь я её открою.
***
Внешняя дверь визгнула, и вошла троица - двое конвойных и старший смены, старший - с какой-то папкой.
- Аверченко... Аврис... - начал он зачитывать по списку. - Вилер... Войт... Габриэль... Дабо...
Названных быстро построили и куда-то увели.
- Это что, так нынче по камерам распределяют, что ли? - забеспокоился мой сосед. - Странно как-то.