Жертва обязана занять свое место.
Знакомые бледные стены с осыпающейся побелкой. Знакомые коридоры с заброшенными пустыми комнатами. Знакомые битые окна, за которыми ровной стеной стоит мрачный лес. Знакомый запах гари, старости, ощущение давно забытого. Здание приюта отталкивает своей серостью, ветхостью. Детский шепот здесь разносится по ветру, сочась в каждое помещение через щели дверей.
Босые ноги с осторожностью ступают по бетонному ледяному полу, усыпанному осколками стекла и прочей грязью. Иду медленно, оглядываясь назад, когда слышу детский смех. Меня преследуют двоякие ощущения: мне страшно, но при этом в груди рождается чувство ностальгии. Не самой приятной. Мое тело не чувствует холода, хотя изо рта обильно идет белый пар. Торможу, замерев на месте, когда с каким-то звонким смехом, не внушающим мне ужас, из комнаты в комнату перебегают двое детей. Затем радостный смех растет, заполняя тишину вокруг меня. Настороженно шагаю вперед, сжимая пальцами свои плечи, и медлю у комнаты, из которой льются голоса детей. Двери нет. Она лежит где-то в моих ногах, так что с треском наступаю на нее, заглядывая внутрь. И меня поражает атмосфера обыденности: двое детей продолжают носиться по комнате, кажется, играя в салочки, еще трое строят башню из кубиков, один ребенок сидит на голой кровати, прямо на пружинах, и читает книгу, другой причесывает волосы мягкой лошадке. Заброшенная комната приюта приобретает теплоту, хотя внешне выглядит все так же устрашающе. Встаю на пороге, вздрогнув, когда мимо меня, задев плечом, пробегает девочка с маской лисицы в руках. Мне не понять, о чем они говорят, но меня дети явно не замечают. А главное, что они выглядят, как живые: их глаза блестят, кожа вполне здорового цвета, щечки розовые, движения естественные. Наблюдаю за ними, сощурившись, когда среди детского шепота и смеха могу расслышать тихое шмыганье носом. Моргаю, оглядываясь назад. За моей спиной дверь. Пока я смотрю на нее, прислушиваясь к жалкому плачу, все кроме него стихает. Не слышно разговоров, ветра, шелеста листьев за окнами. Перевожу хмурый взгляд в сторону ребятни, которые замерли, прекратив играть. Их головы повернуты в мою сторону, взгляды сверлят мое лицо. Невольно отступаю, слыша, как усиливается детский плач за дверью. Дети продолжают смотреть на меня, не издают никаких звуков, будто ждут. Сглатываю, боясь повернуться к ним спиной, поэтому шагаю полу боком к двери, за которой плачет ребенок, слежу за детьми. И они следят за мной. Рука не трясется, лишь пальцы дрожат от неизвестности, когда нащупываю дверную ручку, дернув ее вниз. И тут я чувствую холод. Ветер с болью тормошит мои волосы, выносясь из темной комнаты. Неуверенно переступаю с ноги на ногу, вглядываюсь в темноту и хмурю брови, различая кровать у стены. Переступаю порог, прислушиваясь к тихим вздохам девочки, что сидит на подушке, прижав колени к груди. Ее белое платье местами порвано, темные волосы спутано лежат на тонких плечах. Она пальцами мнет свои губы, вдруг подняв на меня испуганный взгляд.
Ее рот зашит.
Громко всасываю в себя пыльный воздух, разворачиваюсь, чтобы бежать, но врезаюсь всем телом в стену, увешанную рисунками с бабочками. Делаю шаг назад, панически бегая взглядом в поисках двери, но ее нет. Мычание за спиной становится громче. Разворачиваюсь, прижавшись спиной к стене, ведь девочка начинает ерзать на кровати, будто отпираясь от кого-то, и я вижу. Вижу, как возле нее растет огромная тень. Она склоняется над ребенком, который бросает взгляд то на меня, то на существо, протягивающее к ней свои костлявые руки, обтянутые синей кожей. С содроганием наблюдаю эту картину, ощущая жжение в горле. Шепот вокруг меня увеличивает громкость, так что затыкаю ладонями уши, и с ужасом понимаю — не могу шевельнуться. Девочка рыдает, закрыв лицо руками, а тень приобретает вполне осязаемую форму, резко бросившись в сторону жертвы.
И с моих губ срывается крик:
— Прочь!
Распахиваю веки, вцепившись взглядом во мрак, что царит в комнате. Быстро дышу, пытаясь сжать губы и успокоить сердцебиение. В последнее время меня преследует мысль, что в моей жизни нет места свету дня. Как ни открою глаза — передо мной ночь. К слову, я помню, что мы оставляли включенную настольную лампу, выпили успокоительного, а залечь решили в одной комнате. Тайлер, зная, что еще не добился полного доверия, спит в кресле, а поскольку оно занято, то Дилан лег с нами. Кровать Джейн довольно вместительная, так что особого неудобства это не приносит. Тем более, я лежу между ними, и мне от этого комфортнее. Стараюсь не начинать думать о приснившемся, чтобы оставить себе возможность вновь уснуть. Все, что с нами происходит, слишком выматывает.
Стук по оконному стеклу.
Она будто знает, что я не сплю. Словно этот кошмар — ее рук дело.
Психея связана с моей бабушкой, ведь именно она вручила мне кулон. Значит, я тоже замешена в этом, и не сложно догадаться, кого это существо выбрало в качестве носителя. Но, чтобы Психея могла проникнуть в сознание, она должна сломить жертву морально. Теперь мне ясен смысл уроков и нравоучений бабушки. Она учила меня быть безэмоциональной, чтобы в последствии я могла противостоять внедрению в мой разум Психеи. Тогда можно объяснить, почему Она преследует нас всех. Я менее восприимчива, но Психее необходимо питаться чей-то жизненной силой, так что она пытается сломать других. Но, что-то мне подсказывает, что даже если Ей удастся пробраться в сознание одного из моих друзей, то Она не оставит попыток добиться моего тела. Должно же быть объяснение тому, почему именно я? Я из семьи Добрев. Я была связана с Джошуа. Моя бабушка явно имела отношение к этому ведьминому шабашу. Черт, стоп.
Достаточно сказать то, что именно я носила кулон.
Очевидно, что я — носитель. Но моих друзей никто не учил «защищать» сознание и быть бесчувственным, да и я последнее время совершенно теряю свою способность быть невосприимчивой. Тогда, как нам всем в равных возможностях противостоять этому?
И что будет, если Психея все-таки сможет завладеть одним из нас?
Я не хочу подвергать опасности своих друзей.
Черт, все. Мозговая активность. Сон постепенно испаряется, но с такими кошмарами я не уверена, что захочу еще раз сомкнуть веки.
Моргаю, смотря в спину Джейн, и мысленно стараюсь восстановить образ той девочки. Она не пугала меня, и, судя по тому, что там произошло, ее телом завладела Психея. Но в нашем случае это существо выглядит, как эта девчонка, но повзрослевшая, к тому же она явно неосязаемая, как призрак. Выходит, девочка мертва? Ее тело мертво? Что если Психея истощает, сжирая всю внутреннюю энергию человека?
Дергаю головой. Все. Достаточно. Слишком много догадок, но ни одного подтверждения для них. Ерзаю на кровати, перевернувшись на живот, и поднимаю голову, взглянув на лежащего ко мне спиной Дилана. Нервно кусаю кожу пальцев, борясь с чувством неопределенности, и хмурюсь, когда, подняв глаза выше, могу различить за шторами силуэт. Точнее только голову и волосы. По коже бегут мурашки, и меня неприятно передергивает, так что начинаю растирать руки, чтобы уложить вставшие от неприятных ощущений волоски. Мои неосторожные действия приводят ОʼБрайена в движение. Он глубоко вдыхает через нос, повернув в мою сторону сначала только голову, а затем приподнимается на локоть, ложась на спину:
— Что ты делаешь? — Он говорит так сонно, что мне охота улыбнуться. Парень еле заставляет себя смотреть на меня хотя бы одним глазом. Качаю головой, извиняясь:
— Прости, спи дальше, — говорю, не желая, чтобы он рушил по всей видимости крепкий сон. Для нас это редкость. Стук в окно повторяется — и Дилан смотрит в его сторону, правда недолго. Ложится на бок, лицом ко мне, и прячет одну руку под подушку, хрипло шепнув:
— Спи и не беси меня.
Покусываю внутреннюю сторону щеки, и опускаю голову, продолжая наблюдать за человеком, который уже закрывает веки и делает правильно. Лишние слова помешают уснуть вновь. Но сна ни в одном моем глазу. Разглядываю лицо Дилана, начиная различать маленькие родинки, которыми усыпана его кожа, и улыбаюсь, нехотя вдыхая аромат никотина. Когда запах сигарет успел стать чем-то особенным для меня? И вновь я думаю. Как заставить свой разум заткнуться? Это будет сложно, ведь теперь мне тяжело сосредоточиться на чем-либо, кроме Дилана, губы которого вдруг дрогнули в сонной улыбке: