— Что вы здесь делаете? — вопрос адресован всем: и девочке, и воспитанникам, но отвечаю на него сама. — Вы прячетесь, так? — Мария не просто так упомянула о том, что здесь моя бабушка скрывала детей. — От кого вы прячетесь? — хмурюсь, смотря сестре в глаза, и она мычит, стонет. Воспитанники стоят молча в стороне, продолжая сверлить меня взглядом. — Кого вы боитесь? — поднимаю на них глаза, но ответ вряд ли получу, поэтому ладонью начинаю растирать кожу лица, прикусывая губу от нервов. Если они здесь, значит ли это, что кто-то поджидает нас снаружи? Там, среди деревьев, скрываясь с наших глаз. Обреченно вздыхаю, понимая, что мы сражаемся с тем, что победить нам не под силу. Мы не равны в своих способностях.
Чувствую, как холод касается моей щеки, поэтому поднимаю голову, взглянув на девочку, которая пальцем тыкает мне в щеку. Мои губы дрожат, и она видит это, поэтому ладонью касается их, надавливая, словно заставляет понять, что это будет лишним. Эмоции здесь только усугубят положение. Верно. Мне нельзя их проявлять. Киваю головой, словно у нас с ней состоял здоровый диалог, и немного теряюсь, когда девочка протягивает вторую руку, с усталостью и мучительным изнурением смотрит на меня, отчего в моей груди начинает ныть сердце. Через что ей пришлось пройти? Не знаю, каким образом, но желание мне не удается преодолеть. Трясущимися руками обнимаю хрупкое холодное тело девочки, которая слегка прогибается в спине, когда обнимаю её, прижимая к себе. Ребенок. Она с болью мычит, но эта боль вызвана не нашей близостью. Скорее это стон убитого создания, который не виноват в том, что был слабее меня. На её месте сейчас могла быть я, если бы при рождении оказалась слабой. Судьба не решала это за нас. Это сделали Они. Сделала Психея. Я все детство провела в одиночестве, наблюдая за тем, как дети играли на площадках, не думая звать молчаливую девочку к себе, и от мысли, что у меня могла быть сестра, мои глаза наполняются слезами. Шмыгаю носом, слыша, как так же шмыгает и девочка, которая неосторожными движениями, сжатыми в кулачок ладонями, вытирает темные слезы, громко мыча. Она хочет что-то мне сказать, но не может. Сжимаю веки, крепче обнимая ребенка, словно хочу согреть его, но в следующую секунду чувствую, как в руках становится пусто. Распахиваю глаза, с тревожной растерянностью опуская взгляд. Её нет. Оглядываюсь. Воспитанников нет. Есть только теплая фарфоровая кукла с двумя головами, что лежит на моих коленях. Стеклянные карие глаза смотрят на меня. Моргаю, смахивая с глаз слезы, и киваю головой, дрожащими руками, погладив куклу по волосам. Встаю на ноги, осматриваясь. Не стоит выносить её отсюда. Здесь моя сестра будет в безопасности, так же, как и воспитанники, поэтому подхожу к вещам, что свалены в углу чердака, и сажаю на них куклу, аккуратно укутывая в пыльный плед, чтобы она не замерзла. Пытаюсь улыбнуться ей, вновь глажу по волосам, пропитываясь ещё большей ненавистью к Психее и всему, что с ней связано. К бабушке, которая позволила сделать такое с моей сестрой, со мной, со всеми теми, кто пострадал. Эти три чертовых века она должна была потратить на то, чтобы уничтожить кулон, но нет. Она тянула резину, и вот, во что это вылилось для тех, кто вовсе здесь не при чем. Для Джошуа, который сошел с ума, пытаясь вернуть себе семью путем убийств невинных людей. Только сейчас понимаю, что его история никак не пересекается с историей Психеи. Бабушка просто решила переложить на него эту тяжесть, она даровала ему силу, возможность лишать других жизни. Все убитые дети и взрослые, отец Джейн. Сама Джейн. Она ведь не при чем. Мать Дилана, отец Дилана, Карин, Коди, который так же лишился отца и нормальной жизни по вине «детей». Я чертовски зла за это. Мне охота подойти к бабушке и влепить ей пощечину за все то, что она могла исправить вовремя, но нет. Она тянула эту херову резину. Из-за желания этой Психеи жить вечно страдают и умирают другие. Я так сильно… Так сильно ненавижу себя за то, что являюсь шансом для воскрешения этой ведьмы.
Вытираю красный нос, опухшие веки, сидя на чердаке уже минут пять-десять, и решаю, что пора двигаться. Джейн может волноваться за меня. Черт. Я не прощу себя, если с людьми, которые стали для меня семьей, что-то произойдет. Я не могу позволить.
Возвращаюсь на первый этаж в разбитом состоянии, улыбка не просится на лицо даже при виде Карин и Коди, которые резко отводят от друг друга взгляд, когда я вхожу на кухню, явно прервав нечто «интимное» между ними. Они оба садятся прямо, вновь начав пить свои напитки, но, судя по их лицам, те уже успели остыть, так что на вкус ужасны. Молча подхожу к чайнику, взяв две кружки с полки, и ставлю их на столешницу, шмыгнув носом.
— Всё в порядке? — Карин обращается ко мне, и я заставляю себя говорить:
— Конечно, просто шокирована тем, чем занимаются ребята на улице, — пытаюсь пошутить.
— Все парни — кретины, — ворчит ОʼБрайен-старшая, и я уверена, что она давится по той причине, что Коди смотрит на неё.
— Это точно, — шепчу, вздохнув, и наливаю кипяток в одну кружку, вдруг задумавшись. Если Психее нужен носитель для того, чтобы воскреснуть, то что, если носителя не станет? Хмурю брови, медленно переводя взгляд на свою ладонь, которой придерживаю кружку.
Что если меня не станет?
Кипяток настигает краев кружки, и вода начинает выливаться за пределы, обжигая мои пальцы. Кусаю губы, глубоко вдохнув. Меня не станет, тогда все останутся живы? Кожа горит. Меня не станет… Терплю. Меня…
Шире раскрываю рот, сгибаясь, и роняю чайник на пол, громко простонав. Хватаюсь за свою обожженную ладонь, начиная мычать от боли. Коди вскакивает со стула, как и Карин, которая сначала принимает мою оплошность за неосторожность, но после идет ко мне:
— Ты в порядке, Ронни? — слышу тревогу в её голосе, поэтому поднимаю голову, обернувшись, и выдавливаю улыбку:
— Я случайно, — прикусываю язык, вру открыто, и, кажется, Коди видит это, но тревога отражается на его лице чуть позже, когда я сама чувствую боль в груди и привкус металла во рту. Горячая струйка течет из носа к покусанным губам, и я отворачиваюсь к раковине, крутя ручки.
— Ронни, — Карин подходит ближе, прося Кристиана принести аптечку из ванной. Тот выполняет, тут же покидая кухню. Девушка с волнением наблюдает за тем, как я пытаюсь смыть кровь. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает, и вновь качаю головой, уверяя:
— Хорошо, такое ведь бывает, — улыбаюсь, сдерживая слезы. — Хорошо. Всё хорошо, — повторяю без остановки, и Карин начинает гладить меня по спине теплой ладонью. Кристиан возвращается к нам с аптечкой:
— У тебя наверняка давление подскочило, — они все догадываются, почему у меня так часто идет кровью. Это влияние на Психею. Она сосет мою энергию. Черт возьми. Карин помогает мне сесть за стол, наливает воды в чашку, чтобы я могла запить лекарство от головы и давления. Коди дает мне тряпку, чтобы вытирать кровь. Запрокидываю голову, тяжело выдохнув, и глотаю жидкость с привкусом металла в горле, морщась. Благодарю их за помощь, уверяя, что ничего больше не требуется. Сама дальше справлюсь, и Карин с Коди уходят. Они говорили о кабинете Марии, который хотят обыскать. Вдруг смогут найти что-то полезное, может старый дневник, или какую-нибудь книгу с заклинаниями. Такое же возможно? Я уверена, что Мария заперла свою комнату на замок, но остановит ли это двух взрослых людей, когда наша жизнь висит на чертовом волоске? Вовсе нет.
Когда кровь прекращает течь, я смотрю на настенные часы. Прошло полчаса, если не больше. Уже пять часов вечера, и на улице начинает стремительно темнеть. Рид. Мне нужно вернуться к ней и рассказать ребятам о детях и крови. С этой мыслью оставляю чайник и кружки, быстро идя обратно к задней двери, чтобы выйти на террасу. В голове столько мыслей, и мне охота вывалить их на кого-нибудь, чтобы не одной мучится от догадок. Мне необходимо поговорить. Точно, мы должны поговорить с Диланом. Это поможет.