— А тебе претит? — парень идет тупо ва-банк, с похуизмом щемящего глубоко под ребрами сердца и дрожью в голосе, — Или забыл кем являешься, а?..
Джека разозлено обрывают, затыкая рот самым естественным и долгожданным, а он откровенно стонет и льнет ближе, прикрывая глаза и с блаженством запуская пальцы в черные жесткие волосы мужчины. Ещё блядь даже не секс, а он чувствует себя тем самым обожравшимся сметаны котом, которому на все похуй.
Да ну и похуй, вслед посылает все подсознание. Потому что, наконец хорошо — без страха, без даже адреналина, лишь жидкий огонь — та самая серо-красная магма течет по венам и телу, даруя дрожь и волнами окутывающее тепло. Возбуждение? Нет блядь — не слышали — не в этот раз! Потому что, то, что происходит, простым одним сухим словом не охарактеризуешь. Желание, страсть, похоть… Всё не то.
Фрост безбашено улыбается в поцелуй, гарпией шипит от грубых объятий и слегка отстраняется, заглядывая в желтые глаза своего хищника; горят тем самым янтарем, как и в первые их встречи, в первый раз, когда тормоза сошли на нет, как недавно, когда вернулся после бойни…
Это не возбуждение с похотью, нет. Совсем нет. Джек ошарашено качает головой сам себе в подтверждение, не в силах отвести взгляд, и обозначает всего одними пришедшим в голову — Одержимость. Блядская, гремучая смесь всех чувств, эмоций, желаний… Всё что может в себя вместить это веками проклятое — одержимость.
У них пиздец в мыслях, отношениях и жизни, но Фрост ставит на кон свою жизнь, что этот блядский билет, если уж и в один конец, то самый желанный и счастливый для него.
А вокруг охуенная такая атмосфера, жар их тел, ночь за его плечами, и он даже не ощущает прохладу, сквозящую от окна, лишь безумие в теряющихся мыслях, желание, расплавляющее внутренности и щемящая теплота под ребрами…
— Прекрати и издевайся уже по полной, Ужас! — почти просьба с примесью бешеного желания и тоски. Но вместо ответных действий — болезненный с кровоподтеком укус на плече, и жестокий сексуальный шепот на ухо:
— Зря просишь, мальчишка… Не того сейчас просишь.
— Именно, блядь, того! — взрывается Джек, вскидывается и тем самым чертом из табакерки, или даже из ада, смотрит хищнику в глаза, сглатывая слюну и царапая ногтями сильную спину, — Тебя прошу… Тебя! Давай, сорвись!.. На мне. Только на мне… Ужас…
Слизать кровь с губы нахалёныша и признаться себе в мыслях, что играть блядь он умеет, умница, только вот сука не того будит сейчас. Вовсе не того. Но голод только усиливается тем, что Джек знает, кого хочет, знает и просит долгожданно, с трепетом, с искренностью в серебряных глазах, хочет оказаться в этих блядских когтях, как в ебучем капкане. А если это последняя грань, то сволоченыш не задумывается, или знает наверняка, но если знает, то ведь, сука такая, должен понимать, что после его уже не отпустят. Уже не только он сам, но и то, что рычит и довольствуется кровью и страхом в чужих глазах.
Мальчишка хочет его, всего его, полностью. Того самого, кем его и считают, кем он и является по своей сути. А значит это тотальный и последний шаг к пропасти, и Фрост стоит на последней доступной планке перед пиздец какой бездной, шагнув в которую не будет обратного пути… И Фрост, в полной своей ебанутой дурости, осознает это. Так какого хуя Блэк должен сдерживать себя?
Ему ведь дали индульгенцию на все, а после и право закрепили. А значит…
— Ужас, черт тебя дери! — почти что слезно, потому что этот самый сволочной Ужас медлит, заставляет ждать, наслаждается наконец сам, намеренно долго и лениво скользит языком по острым ключицам, вниз на грудь, едва задевая левый сосок, играясь, ещё ниже, подразнивая, и обратная дорожка вверх, влажная, прохладная, так что Джек вздрагивает и ногтями впивается в плечи мужчины, откидывая голову назад. У него вновь будет прокушенная губа, а у любимого хищника останутся новые кровавые полосы на плечах и лопатках — идеально!
— Возьми…
Одно единственное с подписью и подтверждением на растерзание своей никчемной жизни, раз и навсегда отдавая себя этой персональной смерти 604. Ведь одно, когда быстрое и нетерпеливое — «трахни», такое обыденное для обоих, и другое — новое, уникальное, умоляющее и желанное — «возьми», сказанное тому самому хищнику, что ночью перегрызает глотки падальщикам.
И он берет. Берет быстро, жестко, не разменивая время на дальнейшие размышления и подготовку. Мальчишка захотел — значит получит, ведь Фросту он, сука, отказать не может априори. Смешивание звуков, дыхания, стонов, под быстрый лязг бляхи ремня и полукрик альбиноса.
Боль вперемешку с удовольствием? Это ли не наркотик, а потому парень, сдерживая вскрик, шипит сквозь плотно сжатые зубы и, прогибаясь в пояснице, принимает полностью. До хруста всех позвонков, до белых огней под зажмуренными глазами. Блядь! Если это не его идеал, то он и не знал никогда идеала. И не узнает.
— Двигайся… — сквозь зубы с тихим шипением, почти приказное, и чувствуя, как под ногтями впившимися в кожу ощущается горячая влага. До крови, до боли, до предела, до безумия.
И Питч не заставляет себя ждать, грубо толкаясь до конца, несмотря на дрожь прошедшую по идеальному телу; Джек хочет и Джек это получает, а потому отодрать его на блядском куске псевдодерева — то ещё совершенство, со съехавшим понятием нормы…
Больно, блядски, невыносимо, идеально… восхитительно больно! Меньшего Джек от своего Ужаса и не ожидал. Настолько за все эти месяцы долгожданно, что развязная пошлая улыбка на губах с задушенным шепотом продолжать, с содранным в крике голосом — и молить, не переставая… Почти беззвучно, почти криком, почти на грани. Да блядь! Наконец переходя эту грань, давая волю своему хищнику и позволяя себя взять на чертовом подоконнике, разводя ноги предельно широко и откидывая назад голову, задыхаясь от наполненности, боли и волны сжигающего удовольствия — как героин под кожу, только лучше.
Безумие охватывающее, омывающее. Вот что значит, чувствуют суицидники после последнего шага в пропасть. И Джек готов заплатить болью за последний шаг, ибо это долгожданная для него единственная нужная свобода и эйфория.
От резкого движения тел острый звон чего-то отдаленного разбившегося о пол. Блядская последняя целая кружка…
Но у Фроста лишь бешенная полуулыбка, ощущая искрящуюся под ребрами свободу. Принадлежность в данном ебучем случае, как единственная единица личностной свободы. Он не уникум, и не псих, нечто среднее, но хлеще обоих вместе взятых, а потому и ощущения в сотни раз острее, правильнее, индивидуальнее.
Джек доверившись, расслабляется полностью, запрокидывает голову назад, предоставляя горло черному тигру с окровавленной пастью. Только у мальчишки на губах стон наслаждения, вместо крика ужаса… Потому что он теперь его — принадлежит этой идеальной сволочи до последней косточки, до последней частички души, и позволяет себя клеймить как заблагорассудиться.
Несмываемым наслаждением, прикосновениями, и только пугаясь едва ли в ежесекундном порыве за одно — позади глубокая мгла; окно открыто, блядский четвертый этаж, и Джек вздрагивает, осознавая это остатками целого мозга. Он цепляется судорожно, впиваясь пальцами в мужское плечо, но сразу же успокаиваясь, почувствовав крепкую хватку на пояснице.
«Не позволишь ебнуться вниз, значит? А вчера грозил обратным…»
Усмешка на покусанных кровавых губах беловолосого чертеныша, отчего ему даруется нетерпеливый рык и укус на шее. Питч обнимает мальчишку сильнее, кусает, зализывает моментально проступающий красный след и вновь жестко входит в едва растянутого парня, прикрывая на миг глаза, и слыша сорванный, награни истерики, крик. Та самая боль вперемешку с удовольствием — слишком въедливая под кожу дрянь, на которую подсаживаешься раз и навсегда, и это сука теперь у них на двоих.
Хотел Фрост попробовать — попробовал! А ему что теперь делать? Выцепил, сволочь малолетняя, разорвал шаблон, вытащил наружу суть убийцы, хищника, и наслаждается, на отъебись послав все мысленные и немыслимые чувства самосохранности. Словно этого и ждал с самого начала, когда перепуганным чертенком смотрел на заброшке…