Банальность и опять же реалия того мира в который Фрост выбирался. И теперь не прочь бы и дальше не выбираться. Посмотрел на грызущихся ублюдков, услышал все последние «новости» и хватит с него, пора, блядь, домой.
Дом?
Разве теперь он у него есть? Он там не на птичьих правах?
Но парень не хочет думать. Ему странно об этом думать, задумываться, кто он там и на каких правах. Рано ещё. Пока это ещё слишком ломкая грань.
Но он бы хотел, единственное, пожалуй, что хотел и что реальное и возможное — это призрачное — дом. У него его не было слишком давно. Да. Слишком уж.
«Всё, захлопнись идиот!» — обиженно шипит подсознание и Фрост реально сворачивает эти мысли. Не время, не место, да и действительно он не знает, как повернется всё в дальнейшем.
И наконец, он готов выматериться вслух, но не хочет привлекать внимание, всё ненужное расстояние пройдено и, теперь же, через темный поворот в котором совсем нет света — через крепежи опорных стоек, — но это полная херня, ибо метров всего-ничего — четыре-пять.
Фрост на похуизме пропускает снующих рядом, но резко сбавляет шаг, потому что всё его внимание привлекает темная фигура в тени, облокотившаяся на стену с левой стороны. Под ребрами моментально больно екает, но Джек лишь сильнее закусывает губу и идет на свет, где, на его паршивость, вновь кто-то есть: пару ребят, сталкеры, и один, как он и предполагал, дядя, стоящий почти у выхода, сбытчик…
Отчасти мерзко, неприятно, но перетерпит, тысячу же раз такое было. Да и теперь полностью плевать. Всё теперь в норме, и он знает, что в безопасности. Властный взгляд опаляет спину, так что даже приходиться повести плечами, уж слишком пристально, опасно, ощутимо, но Фрост также прячет и идиотскую улыбку, желая быстрее оказаться внизу, там, за зданиями, в опустевших пустырях дворах, где есть спуск в одну из ветвей заброшки метро.
Ибо приоритет сейчас не показывать, что они вместе, не показывать, что знакомы. Так ведь договаривались, да и…
Парнишка не задумывается, желая побыстрее пройти, спокойно и чтобы его не задели, а потому минует ещё одного пацанчика и на блядство остается один, другие исчезают из поля зрения, и вывод — теперь по тихому тоннелю одному почти. Но так хочется обернуться или замедлить шаг, хочется… ощущений, касаний, вновь услышать хриплый голос прямо за спиной, почувствовать хватку на ребрах или на горле, но Джек держится так, зная правила и не желая их нарушать. Хотя нет, пиздит. Желает нарушить и ещё как. Однако лишь сильнее прикусывает губу, стараясь придти в себя и выровнять сердцебиение, ускоряя шаг непроизвольно, желая миновать дилера и оказаться на пустыре, а потому и не успевает среагировать, когда дядя, в раза два крупнее, хватает его за руку со слишком четким и ликующим:
— Поиграем, малыш?
«Блядь!» не успевает сформироваться в голове окриком окончательно, и руку не успевают скрутить мозолистые жирные пальцы чужака, ибо дядя уже у стены, шипя от боли и сложившись пополам, но Джек пугается не этого, а взгляда своего хищника, мимолетного, в секунду уловимого, который успел заметить, он видел такой взгляд и знает, что после него следует. Испуганное «Нет!» не успевает сорваться с губ, как острие черного ножа уже под челюстью дилера, на сантиметр впившиеся в кожу, так, что последний издает панический сиплый вопль и обмирает, испуганно смотря перед собой на…
Кого? Кого, твою мать?..
Ужас.
Реакция наработанная, моментальная, незамедлительная, как только волосатая рука потянулась к мальчишке, и в эту же секунду участь обдолбаного ублюдка уже была предрешена, потому что белоснежный — бессмертный — его и только его, и лезвие должно наискось войти через горло вверх, пропоров артерии и сломав трахею, так, чтобы посмевшая прикоснуться к Джеку тварина захлебнулась кровью. И поебать Блэку на то, где они, ровно, как и поебать на то, что от первоначального удара в печень этот ублюдок до вечера не дотянет.
— Не здесь!.. — Джек останавливает, за секунду, за последнее мгновение, хотя понимает, единственный блядь понимает, кто сейчас здесь, и это вовсе не его ворчливый и родной, это другая форма, другой взгляд, и мороз по собственной коже, прокалывая иглами опасности спину. Джеку индифферентна эта реакция, но он хватает за руку держащую нож, и повышает тон: — Черт тебя возьми, оставь! Оно того не стоит…
Он уличает момент, ловит взгляд хищника и лишь из-за страха, что их поймают, кто-то заметит, а это подставит его под угрозу, с мольбой смотрит в горящие злобой янтарные глаза.
— Прошу! — одними губами, — Не надо…
Рык, несдержанный, гневный, так что даже он, малолетний придурок, понимает, делая пару шагов назад, так, от греха подальше, но несчастного, посмевшего его тронуть, вырубают одним точным ударом в солнечное сплетение и бессознательное тело сползает на бетон, а Фроста нетерпеливо и с силой хватают за руку, утаскивая вниз.
А казалось он уже в пепелище. Да хер там! Пепелище только впереди, там откуда не возвращаются. Но Фросту это даже радостно, что-то вновь екает, тем самым запретным — а может я ему нужен? Может, он ревнует? Мальчишеская невинность вкупе с блядской проклятой любовью. Ну и похуй!
Сейчас Джек спорить не хочет, вообще ничего не хочет. Только идет послушным мальчиком рядом, сам желая поскорее скрыться в темноте метро, поскорее остаться наедине. Единственное дозволенное и единственное, что он додумывается, желая просто успокоить, уверить, дать понять — переплетает осторожно их пальцы вместе и сжимает руку. Жест тупой, сопливый, но на скотство Фросту кажется пиздец каким нужным. И твою ж, на это хищник реагирует: резко останавливается, как раз во дворе непримечательного опустевшего общажного комплекса, кидает на Джека взгляд молнию, хлеще чем у того самого черного тигра в детстве Фроста, и тихо рыкнув, но уже более успокаивающе, дергает вперед: нетерпеливее, непреклонно, без споров и компромиссов. Да и хуй с этим.
Джек за все время, пока добираются до Севера даже не шипит, даже не пискнув, следует быстро рядом, но опасается одного, чтобы ту сцену действительно никто не увидел, хотя когда уходили, позади вроде было тихо, не было слышно ни шепотков, ни шагов, а значит, если кто и пройдет там, то увидит очередного отключившегося нарика. Заебись.
Это едва успокаивает его, однако хищника нет: аура смертоносности, не мелочной, пиздец какой, опасности стягивает в удавке горло и тягостное молчание усугубляет, так, что Джек знает, что по приходу его вновь ждет рявк и маты. Ладно, хер бы с этим, задумался, не заметил, нужно было идти с другой стороны, чтобы на него не среагировали. Черт бы с ним, промолчит, не хочет вновь цапаться, вообще не хочет ругаться.
Однако, как только они добираются до знакомого выбеленного дома и пересекают порог подъезда, заворачивая на лестничную клетку, парня грубо швыряют к ближайшей стене, частично освещенной лучами солнца, и Фрост вскрикивает от неожиданности.
— Какого?..
Джека затыкают на оборванном полуслове, жестко сжимая пальцы на красноватой нежной шее и целуя грубо, без церемоний, больно прикусывая за нижнюю губу и притягивая к сильному телу болезненной хваткой. Попутно, без должного внимания снимая со спины мальчишки рюкзак и швыряя подальше на пыльный бетон. Но беловолосый, не ожидавший настолько нетипичной реакции, замирает на секунду, обмирает, охуевает, но тут же реагирует, моментально расслабляясь и отвечая.
«Да, твою ж мать, угомонись! Я здесь, я рядом!
Я только твой, любимый… Лишь твой и ничей больше!..»
Слова в подсознании, мысли, попытки доказать, только хуй там, его с разворота впечатывают в стену и блядь... приплыли. Потому что родные руки оглаживают бока, давят меж ребрами, прижимают сильнее к себе и мальчишка плывет, тихо всхлипывая от острого укуса на загривке. Рычание взбешенного хищника лишь усугубляет, и ебанное топливо в огонь, и у Фроста подкашиваются ноги. Такой Питч охуенен — прекрасен! И, господи, Джек уже невъебенно явственно ощущает, как наливается кровью член, пропитывая белье и джинсы смазкой.