«Тебе кажется дышать становиться тяжелее, не так ли?» — Джек отвлекается от сменяющихся метеорами мыслей, сглатывает, сильнее вбирает в легкие воздуха и не понимает какого ещё жив, какого те ублюдки, что в соседнем помещении, ещё его не навешают, почему только смех, кстати, даже подростковый… Странно.
«Ты скоро подохнешь, а тебя только лишь это и волнует?»
— Подохну?.. — беззвучно сорвавшееся с кровящих губ.
«Ты столько жил с самим Ужасом, а анализировать так и не научился? Посмотри — окинь взором — здесь стерильная чистота, реальная хоть и простенькая операционка, пусть и подпольная… И не факт, что тебя пустят на органы, но скорее всего тебе попались извращенные педанты. Давай, блесни напоследок своим студнем, как учил твой любимый Ужас. Точнее, даже не учил, всего лишь за всё время обронил несколько фраз про сообразительность и наблюдение. Давай, глупый мальчик. Пойми, что тебя ждет перед концом, который ты сам себе и выбрал.»
Парнишка лишь кривит запекшиеся в крови губы и затуманенным взглядом скользит по тому, что видит. Ничего здесь практически нет: стол, на котором он, посреди комнаты, старой, но с очищенным белым кафелем, и таким же белым кафельным полом, проход со всё ещё дверной рамой по его левую сторону, только саму дверь с петель давно сняли видимо, железный столик около той же левой от него стены, ближе к выходу, и несколько странных запыленных аппаратов, которые обычно поддерживают жизнь в операционных. Джек не уверен в последнем, но точно знает, что такие стоят в реанимации или операционных, когда пациенту нужна искусственная вентиляция легких и те самые присоски для отслеживая пульса и давления на экранах. На столике, то что он может увидеть, нет каких-то страшных приспособлений, тех же крюков или пил, или зазубренных ножниц, лишь набор скальпелей и дохерища пачек шприцов отдельных игл, склянок, капельницы, больших бутылей растворов и множество разных не открытых ещё ампул… Наркоз?
«Вспоминай, где-то ты уже это видел. Давай!»
Мысль — «А нахуя?» — проскальзывает, но отключается, инстинкт самосохранения стабильно ещё не дает, потому Джек напрягает последние мозги.
Его не будут пытать. Не в том смысле, что представляется каждому. Нет. Скорее всего, эти ублюдки из тех, которые любят делать всякие мерзости, при этом милосердно накачав жертву местными анестетиками.
Ты в сознании, но тебя режут. Эдакое искусное психологическое насилие; копаются у тебя в кишках, улыбаются, подробно и по-доброму рассказывают что и как у тебя там устроено, вырезают органы или просто измываются сначала тем, что хорошенько вводят почти в коматоз и вновь вытаскивают из него понижая дозу анестезии в капельнице… Эдакое желание держать на грани жизни и смерти, как под наркотой, только под наркозом.
Из выдержек статей бывало такое, что у жертв таких ублюдков порой тупо не выдерживало от перегрузки сердце. Может и ему так повезет? Ведь внутри уже что-то есть, парень чувствует, как несвойственно ему хуево и туманно-сонливо. Видимо нечто из анестетиков уже действует.
Но Фрост лишь улыбается криво, и не может понять, почему повел себя именно так, после тех слов о том, что ему ничего больше не светит, Он настолько взбесился, настолько вновь… Неужели всё ещё не привык к мысли, которая маячила и до этого? Джек ведь реально для него никто. Но как только услышал, как только это смертоносное Солнце заявило, что действительно он никто и лишь временная сучка, Джек, сука, начал разрушаться, как та самая злоебучая хрустальная статуя.
«Так разбаловал себя надеждой, пока у вас были горячие ночки и персональная выедающая всё страсть… Одна на двоих.
Дурак. Полный. Неужели ты не знал, что так и будет? Ведь уже та благосклонность, что проявил к тебе он и есть высшее, на что ты мог надеется. Лучше уже просто не может быть и ты это знал. Знал, когда подписывался, что он ни на грамм к тебе не привяжется и уж тем боле никогда не полюбит. Такие, как он, не раскрывают душу, не привязываются, не любят. Максимум у них есть любимые игрушки, и ты одной из таких игрушек стал. Личный бессмертный альбинос Ужаса 604. Но признайся, даже этому ты безгранично был рад, не так ли? Пока не прозвучало это роковое — временная собственность. Временная.
Ведь… ты ему наскучишь, потому что ничего кроме своего тела и тупых эмоций предложить не можешь. Наскучишь, и он тебя выкинет, а ты перережешь себе глотку тем же днем или вечером. Даже большее, Оверланд… Ты всего лишь можешь ему отдать себя и свое тело, жизнь, но эмоции… А нахуя они ему, что изменится даже если признаешься? Лишь презрение в золотом взгляде, лишь жалость, лишь злость. Да ты не выдержишь этого тупо! А ему в хуй не сдалась ни твоя жизнь, ни эмоции, и ты это подсознательно конечно же понимаешь, но всё равно молишь на весь кого быть с ним. Молишь хотя бы остаться этой ебучей временной собственностью… Какой у тебя драматичный ебнутый конец, глупый ты наивный мальчишка, в мире взрослых хищных рыб…»
Эхо шагов, которое просачиваются в затухающее сознание, Джек практически не идентифицирует как угрозу, понимает где-то, но его верно забирает в свой плен густая дрема, и он медленно закрывает глаза, проваливаясь в темное и жестокое бессознательное. Надеясь, что больше не откроет глаза и надеясь, что вновь всё будет хорошо одновременно.
А смешки всё не смолкают.
И ему, конечно же, не хочется заходить в комнату, но, всё же… Любопытно.
— Ну, а хер ли вы хотели? Думали, будет проще? А нихера! Я вам скажу, что… — распинается в шрамах паренек, но его перебивает другой, боле крепкого телосложения и с ядовито-желтыми волосами, пихая в бок:
— Да заткнись, Нас. И не матерись при ребенке!
— И кто тут ещё ребенок? — он заходит в операционку всё же первым, посасывая через трубочку оставшийся на дне стаканчика сладкий холодный кофе-шок, и смахивает с лица черную челку, яростно кидая взгляд на этих трех придурков позади себя.
— Да ладно тебе, Дай, — ерошит волосы пацаненка старший из Троицы, тот самый из района С17 — Лиот, — Парни любя. Не бери близко к сердцу.
— Угу, любя! Их за это любя мой Бес вздернет, — Дай оборачивается на Лиота, смотрит всего с секунду, но хищно неестественно жестоко растягивая губы в улыбке, — И тебя тоже. Медленно, тоже «любя». Ведь я неприкасаемый.
— Гм… В общем… — от черного взгляда пацанишки тушуется Лиот и переводит тему, кивком головы указывая на операционный стол, — В общем, вот. Как вы и просили. Мы нашли его. Точнее ебаным чудом выловили. Случайно, что аж пиздец.
Дайли лишь лениво переводит взгляд, осматривает отключившегося на столе пацаненка, морщится брезгливо, скрывая под этой гримасой непонятную ему эмоцию. Действительно ведь — один на сто тысяч или на миллион. Уникальный. Легкая игла зависти прошивает затылок волчонка, но Дай лишь скидывает это чувство и холодно ухмыляется.
— Прекрасно. А теперь товарищи, внимайте! Ваша первоначальная и главная задача, если уж не поймать приоритетного, то над этим сученышем прекрасно поиздеваться.
«Ведь должна же быть хоть какая-то справедливость!» — возмущенно думается подростку.
— Кстати, — Дай вновь оборачивается к позади стоящим парням, — Где вы его выловили?
— Да мотался неприметной шлюшкой по Кромке, точнее почти за, рядом со старыми линиями метро. Видимо ебнулся совсем из-за жары, в прострации или под кайфом. Даже не замечал нас до самого последнего.
— Ааа… А я думал будет сложнее, — кивает важно Дайли и вновь прикладывается к погрызаной темной трубочке, громко посасывая оставшийся на дне кофе, делая несколько последних глотков и, оторвавшись, дает последние наставления, — В общем, вы знаете, что делать. Поиздевайтесь, помучьте, только чур без всякого секса…
— Мы по девочкам, — мерзко ухмыляется Нас, и даже не обращает внимания на тихие маты своих сотоварищей.
— Да мне похуй по кому вы! — рявкает внезапно Дай, сузив опасно глаза, так, что ухмылки и неприятные улыбки слетают с лиц парней, и их отрезвляет на миг этот непредсказуемый, но смертоносный взгляда пацана, — Я просто… не люблю всю эту муть. Да и в конце нам нужен определенный результат, без всяких извращенств. Больше эстетики, мальчики! Больше безумия нужно вложить в этого сученыша…