— Давай, знаю, слышишь меня… — приглушенно заговаривает Блэк, вглядываясь в лицо просыпающегося мальчишки, — Мне нужно знать, чем тебя вытаскивать, Фрост. Потому ты обязан мне ответить, хотя бы одним словом…
Джек реагирует на его голос, на эти слова, слабо вздрагивает и, щурясь, наконец приоткрывает глаза, но свет от лампы белесый, яркий и у него совсем нет сил держаться в сознательном, потому глаза слипаются и тело по новой словно кидают в пропасть, откуда невозможно выбраться. Парнишка не соображает толком, ведь мимолетом увиденное, кажется блаженной иллюзией и в то же время чем-то самым страшным для воспаленного мозга. Из-за этого или из-за того, что сдался и больше не хочет возвращаться, у Джека находятся силы прошептать болезненное:
— Не хочу… Ничего не хочу…
— Хочешь, сука, ещё как хочешь! — почти рявк, склоняясь ещё ближе, отсчитывая про себя секунды.
— Не для кого…
— Блядь! Сволочина! Да… — Питч осекается, рвано выдыхает: он устал, он на нервах, он... не хочет сейчас всё кончать так… Он склоняется совсем близко к мальчишке, закрывая собой яркую лампу, и проговаривает вовсе ненужные, тупые, ядовитые для них обоих слова: — …Есть для кого. Я ведь нашел тебя… Пришел за тобой. Твой Ужас здесь… глупая ты белоснежная погибель. И мне нужно, чтобы ты ответил лишь на одно — последний был синий или белый?
— А… зачем вытаскивать временную?.. — звучит почти неразличимое шелестящее в ответ; будучи под наркозом, ещё без особой сознательности, но, что для мозга важно, то мальчишка и выдает глупыми словами.
И… сука молодец Фрост, цеплять на живую одной фразой даже в таком состоянии это нужно быть тем ещё уникумом блядским… То, что мальчишке так важно — важнее собственной гребной жизни.
Незаконченный разговор. А у Блэка сдают таки нервы, и со злобным рыком он ударяет ладонями по обеим сторонам от головы белоснежного, склоняясь совсем близко, но не отвечая, лишь с силой сжимая челюсти, дабы не сорваться в последнем, либо всё высказав, либо просто задушив этого идиота.
Приходится зажмуриться, подавляя пакостную хуйню, что рвет цепи внутри, скрипя зубами от злости и проклиная день, когда впервые спас мальчишку, но не медля, насколько сейчас возможно, бесстрастно переспрашивая полностью севшим голосом:
— Синяя или белая ампула, Джек?..
— Белая… — почти неразличимым шепотом, но и этого, от вновь теряющего сознания смертника, хватает.
Отталкиваясь от стола и теперь точно зная, что делать, забивая вовсе на то, как филигранно этот мелкий уебок умеет выводить на эмоции и рвать нервы к хуям. Всё быстро, четко, не ошибаясь и не теряя ни одной секунды, главное — высчитать дозировку и не разъебать окончательно хиленький организм подростка.
Проведя в ебаной яркой комнате не дольше десяти минут, Питч, под конец, наскоро заворачивает мальчишку в свой плащ, предварительно наложив несколько марлей на кровящие порезы; вытащить он его сумел, а до дома с порезами мальчишка протянет. Отсюда же пора сваливать.
С трупами и всеми остальными явственными уликами, как своими, так и теми, что это была Троица, он ничего не делает, лишь включает, как можно больше оборудования в разьебаные розетки, которые прекрасно коротят, и оставляет пару баллонов с кислородом поблизости. Склад вскоре рванет, и рванет хорошо, учитывая, что внутри дохуя чего быстро воспламеняющегося и едко горящего.
Опять не по плану, опять не в своем филигранном стиле, опять привлекая ненужное внимание взрывом. Опять он вытаскивает бессознательного мальчишку из очередного притона психов. Кажется, всё пошло по ебучему Уроборосу.
У Джека не остается страха, одно побочное смирение, из-за которого в подкорке ещё страшнее — омерзительнее от самого себя. И с этим в голове, где полная липкая, непонятная мешанина всего, он чересчур четко улавливает отголоски пропитанного предательством и болью прошлого. Так знакомо…. Так страшно. Ржач, насмешки, боль от игл в венах, состояние блядской беспомощной куклы…
«Не делай! Не делай этого больше со мной!»
Мысль давно забытая, ровно, как и сама умоляющая просьба в наркотическом угаре, но поделать со обжигающими вспышками он ничего не может, только, наверное, хмурится, но толком не чувствует лица и тела в общем, и тихо скулит.
Если Джек откроет сейчас глаза и над ним будут всё те же два урода… О, сука, да! Он потратит все свои силы, чтобы их взбесить, выебать так, чтобы его уже просто убили, без гребаных пыток и этого тошнотворного состояния.
Тишина. Это первое, что постепенно удается понять, сосредоточиться и понять, включая слух. Больше нет этого мерзкого шума в ушах… И ржача нет, и тупых шуточек фетишистов-садистов. Тишина. И Джек готов заскулить не то от облегчения, не то от того, что стало ещё неизвестнее. Второе, из пяти чувств, которое медленно включается — реакция на свет. И света значительно меньше. Нет… — его вообще нет. Нет блядской лампы над головой, и металла под его спиной?..
Мягко.
Мальчишка находит в себе последний резерв и резко распахивает глаза, готовясь к самому неизбежному.
К пиздецу… Но не к привычной атмосфере и знакомому до каждой трещинки потолку. Вечер, даже ночь, одна лампа — ебаный переносной светильник где-то рядом, теплота и знакомая тишина. Видимость потолка сразу размывается, и не смотря на раскалывающуюся голову, Фрост зажмуривается до былых искр, не веря и пытаясь успокоить подступающие эмоции. Дома… Он дома.
Выдохнув полной грудью, но для себя так оглушительно в этой тишине, и плевать, что половина органов чувств не восстановилась, что он настолько обессилен, что не может ни то, чтобы повернуть голову чутка в бок, — не может тупо почувствовать свое тело. И это какой-то пиздец. Лишь кончики ледяных пальцев пробивает нервными импульсами, слегка начали отходить губы, шея и, кажется, пальцы ног. Но в остальном он та же кукла — безвольная, поломанная, покромсанная... Да?
А теперь, блядь, здравствуй, истерия! Потому что мозг моментально отключает самозащиту, поняв, что в безопасности. И на Джека моментально убийственной волной нахлынывает весь ужас и паника того, что было и что с ним делали. С ублюдским десертом в виде желчных картинок прошлого.
Дрожь проходится по безвольному телу, и парнишка всхлипывает слишком жалобно, пытаясь не видеть то, что паскудски подсовывает память. Так мерзко… больно, так извращенно липко…
— Угомонись, и не дергайся, — этот хриплый голос, как награда и обезболивающее для лохмотьев сознания и души.
— Питч… — Джек не ожидает, что выйдет вообще хоть что-то слышное, но выходит, голос содранный, тихий, но всё равно получается отчетливо.
— Цыц!.. — следует не то приказное, не то отвлекающее.
И плевать на это злобное, как всегда раздраженное. Главное — он совсем рядом. Его… Солнце. Джек, насколько может, счастливо улыбается, несмотря на то, как подрагивает нижняя губа от подступающей истерики и по вискам медленно стекают слезы. Он пытается пошевелиться, ощутить хоть что-нибудь, хотя бы почувствовать часть онемевшего тела, но на него опять рычат, сразу же, и грозно.
— Не смей, — следует уже в приказном раздраженном тоне, — И не пытайся смотреть!
«Что?» — тупое проскальзывает в мыслях. Пока, наконец, до Джека полностью не доходит, его положение в пространстве, и почему Питч так близко, но увидеть он его не может. Всё блядь проще некуда — Фрост лежит на кровати, без подушки или одеял, на самом краю, освещенный лампой, которая направлена на его тело, и Питч, присевший на самый край, с ним что-то делает, медленно, но несвойственно осторожно. Последнее едва ощущается давлением на левый бок.
— Что ты… — сипло пытается парнишка, но его опять осекают, зло рыкнув:
— Не двигайся, сказал же блядь! И не поднимай голову.
— Что ты делаешь?.. — сглотнуть не получается, нечем, и горло дерет словно песком, отчего Фрост кривится, но не спросить не может. Или, скорее, вновь желает слышать этот любимый властный голос.
Молчание же ему, как полный ответ. Единственный плюс — тело постепенно отходит, и, едва сосредоточившись на ощущениях, Джек, через пару минут, наконец-то догадывается, почему его одергивают и одновременно так осторожно касаются. Порезы были длинными, было столько крови, смешков, подколов, поблескивали красным скальпели… Его ведь резали на живую… А сейчас… Это швы — Питч его зашивает.