Тьма рушится, опадая большими кусками, словно старая штукатурка, давая сознательному свободу по исчислению хер знает скольких секунд или минут в подсчете. Белый потолок — первое, что является твоему затуманенному взору. Ну, блядь, приехали. Как же иначе? Твоя же больница, реанимационное отделение. Глотнуть впервые самостоятельно не так сложно, как хоть на миллиметр пошевелиться, даже кончиками онемевших пальцев.
Маски или трубок на тебе уже нет — аппарат ИВЛ отсутствует наравне с остальной аппаратурой для обеспечения кислородом, но следящие за состоянием жизнеобеспечения экраны по-прежнему мерно пищат и, суки, раздражают. Если прикинуть тем куском мозга, который только-только начинает функционировать, то твое состояние улучшилось совсем недавно. Как твою ж сучесть идеально!
В палату, как по закону блядской подлости, через три минуты заходит тот самый коллега Кайл. Молчание с самого порога затягивается: тот не решается что-то пока сказать, неприкаянной душой маяча возле двери, а ты лишь морщишься от этого. Видимо, новости и вовсе хуевые.
— Сколько здесь? — не узнавая свой проржавевший голос, и плевать на ссохшуюся глотку.
— Полтора месяца... в коме. И с неделю ещё тяжелого состояния.
Какие нахуй полтора месяца, блядь, в коме, вы совсем там суки охуели или как? Только столько сказать явно сейчас не можешь. Но по твоему взгляду видимо Кайл понимает, кивает хмуро и подходит ближе:
— Что ты помнишь последнее?
— Аварию, — злость в сиплом голосе едва заметна и бесит больше то, что приходится прерваться на следующий вздох, — Черное… Черный… джип, внедорожник... не знаю! С водительской стороны на полной скорости… до этого с сестрой цапались, эта стерва… — ты осекаешься, резко вскидывая взгляд на коллегу, — Кейт?!
Кайл лишь переводит нервно взгляд на дверь и отрицательно мотает головой.
— Кто кроме меня выж…
— Только ты, — обрубает безэмоционально он.
А вот теперь-то нихуя и не хочется. Больше ничего. Не знать, не ощущать, да и в принципе не понимаешь на кой хуй тогда тебя вытащили из списка полутрупов. Хотя, судя по отсутствию большей части реанимационного оборудования, тебя отключили уже как пол недели назад, ибо кому-то более крутому требовалось немедленное обслуживание. Тебя, блядь, сука списали. Но ты по каким-то ебаным причинам не просто продержался, но ещё и выжил — выкарабкался.
Зачем?
И незачем более что-либо спрашивать. Ты даже не реагируешь, пока ставят новую капельницу с тем же подмешанным морфином, и проверяют реакцию на свет, чувствительность…
Последующее медицинское заключение: для полного восстановления — год; конкретного диагноза равнозначно нет, просто перечисление ебучей констатации: обширные ушибы, разрыв мышц, сухожилий, внутреннее кровотечение, черепно-мозговая травма, кровоизлияние в мозг, сломанные ребра, сломанная левая рука и куча ещё чего, связанного с повреждениями, как физиологическими так и психологическими.
Мясорубка. Вам устроили мясорубку, и хуй пойми, как вообще тебя довезли живым с такими ранениями и повреждениями.
По истечению ещё недели, пока ты идешь на гребанную ненужную поправку, узнаешь от того же Кайла, что у тебя было три клинических за всё это время и тебя с пинка заводили почти всей хирургией. Только на эту информацию тебе статически похуй. Важнее узнать то, что произошло с… остальными. Что, мать с отцом ещё были живы, пока их везли в больницу. Но для тебя ценно, как для сына и как для медика, то, что они не поняли, что произошло, они не мучились. Но Кейт…
Она умерла от кровотечения: обширные рваные раны, куски деталей и стекла попали в жизненно важные органы, прошив её насквозь. Она была в сознании до самого конца, в разьёбаной перевернутой машине, пока вам была дарована безболезненная отключка.
Как такая хуйня могла с вами произойти и почему, ты даже не хочешь знать, точнее хочешь, но запрещаешь. Ибо, зачем? Для чего уже всё это?
Новость ещё через неделю, что тебя переводят в другую больницу из-за места не становится громом среди ясного неба. Ты был готов, даже не смотря на то, что ты сам врач, достаточно охуенный и опытный хирург, им похуй, все подкупные сучки, и ты лишь кривишь губы, когда твои же бывшие коллеги неловко пытаются подбодрить и просить прощения — мол, мы сделали всё что могли, но руководство. Ну да, как будто они с руководством и не поделят ту взятку за койка-место для какого-нибудь зажравшегося пидора.
Тебе похуй. Ровно, как и то, что время постепенно начинает сменяться: конец весны медленно летом, лето — осенью. Ты начинаешь постепенно вставать сам, медленно бродить ебнутой сомнамбулой в маленькой серой палате. Блядство. Скоро зима, но тебе похер, желание разрабатывать руки и идти на поправку нет вообще, только, сука, организм с тобой не согласен в корень, и с каждым днем ты чувствуешь в себе ту силу и жизнь которая была «до».
А в начале ноября двое девчонок медсестер с твоей бывшей больницы забегают к тебе, раскрасневшиеся от мороза и неловко жмущиеся в приемном покое.
Они — умницы, вместо чертовых продуктов и всего остального «вкусненького» и ублюдско ненужного, притаскивают тебе целый блок сигарет, а ты даже отпускаешь пару старых циничных шуточек, только реанимационные сестры — две стервочки лишь смеются, курят с тобой в отдельной курилке для персонала, и делятся хуевыми новостями.
Твой недодружок Алекс и тот же Кайл подали на тебя жалобы. Плюс Алекс, так лизавший жопу тебе, в свое время, видимо ещё посасывает и руководству… И завтра твое место, как хирурга будет отдано ему, а ты, видите ли, со своей реабилитацией слишком дорого обходишься руководству больницы. А потому проще найти нового здорового хирурга, нежели содержать тебя и твое место. К тому же твоё место в аспирантуре по направлению «углубленная хирургия», равнозначно накрылось медным ебучим тазом. Авария и хуевое восстановление — лишний повод списать работника, протолкнув своего кандидата.
Про микрохирургию и вовсе не заикайся, хуй ты попадешь на то единственное место. Такая страшная авария, а нужны здоровые хирурги. Ну, конечно блядь! Кривишь губы в понимающей усмешке, отчего девчонки отводят взгляд, и вскоре, попрощавшись и пожелав не унывать, уходят.
Ты остаешься наедине со своей немощью, раздробленной жизнью и начинающейся метелью в начале ноября.
Время уходит, и серые холодные стены палаты тебе кажутся уже слишком привычными, слишком… правильными. Желаний нет, нет и эфемерной моторики, чтобы двигаться вперед. Смысл? В чем он теперь? По сводкам новостей и блокам, что тихо проигрываются в приемной, когда дежурят практиканты по ночам, волна новых психов захлестывает 604. Резня на резне, одна изящнее другой, повылазили даже банды и крупные, годами скрывающиеся, серийники и маньяки…
Кровавые улицы 604, а тебе почему-то смешно, но в голос заржать — дать ещё один повод от тебя избавится — последняя нить, связывающая тебя с твоей работой оборвется.
Ты в полумраке, лишь подсвечиваемый с улицы фонарь, поднимаешь руки, вытягиваешь перед собой и смотришь на ладони с которых давным-давно сошли порезы и ссадины, сняли все швы… Не дрожат. Нити, пинцеты, тонкие хирургические инструменты ты вполне сможешь держать, зрение тоже благо сохранилось, сможешь видеть на высокоточных микрокамерах, что и где нужно сшивать, удалять… Скальпель — да пожалуйста, это самое простое. Только, где это все теперь держать, если тебя лишили всего и реабилитироваться будет пиздец, как тяжело? Да нет — невозможно. По ебанным бумажкам ты уже не годен, либо скажется здоровье, либо психо-эмоциональное состояние. Потерять всё из-за одного сукиного гандона.
Ты прикрываешь глаза и позволяешь себе отрешиться. Понимая, что похуй уже на будущее.
Зиму ты не запоминаешь; она сводится в один большой неизменяемый день, с выученным наизусть графиком терапевтической ебанины, но ты ненавидишь себя за вновь проснувшуюся к весне жажду жить. Ты думаешь, что тебя выпишут через день, как раз на третий день весны, и первое что нужно, после того как посетишь дом, это бы узнать и сходить к родителям на…