А вот теперь уже можно в голос поржать над своей сентиментальностью и тупостью, когда стоишь на пороге собственной, теперь единоличной, квартиры. Ты не сможешь сходить на могилы своих родных. А их нет! Их кремировали, не оставив родственникам даже пепла, ибо, по закону, нужно было ставить роспись в течении недели после доставки тел в морг, и ещё одну на продленное хранение останков после кремации, а ты провалялся полтора месяца в коме. Посчитали, что не выживешь так же. И не должен был в действительности с такими травмами.
И Кейт… Кейт тоже теперь нет?
В её блядско яркой бежевой комнате до сих пор запах въедливых сладких духов, разбросанных шмоток с того самого дня… так, что твой цинизм не выдерживает — всё осталось как было. Только их теперь нет, нет больше девяти месяцев, а ты почти как новенький, даром, что под десяток шрамов на всю жизнь по всему телу. Как же хуево закончились ваши последние совместные часы. Цапались, и Кейт…
Ту, завешенную плакатом дыру в стене, которую ты проделал, добавляет ещё одна и ещё, и ещё, пока не разьёбываешь костяшки в хлам, а на кусках осыпавшегося гипсокартона не начинает образовываться узор из каплей твоей крови.
Где-то у отца был портвейн, давний, подаренный ещё с прошлой работы на рождение Кейт, который он берег на особый случай, на свадьбу Кейт, или когда ты станешь заслуженным микрохирургом.
Портвейн глушится с горла, и тебе даже не стыдно, отец бы понял. Вечер проходит тихо, слишком, и темно… Становится темно, мерзло — такая себе хуевая, липкая от грязи и мелкого снега, ранняя весна; обогреватели так и не включены, да и тебе похуй. Всё так и продолжается, а твой неконтроль — да похуй! Ужраться в хлам кажется лучшим, и ты даже плюешь на всё ещё кровоточащие слегка костяшки.
Пределом, или новой ветвью, становится, как ни странно, сосед сверху — ворчливый старый ублюдок, что врубал блоки новостей под раннее утро на всю квартиру, так, у вас все прекрасно слышалось. Равно, как и сейчас это сделал.
«…А сейчас вновь о Дорожном маньяке! Как утверждают эксперты, это уже не первый и даже не третий случай, когда аварии происходят по вине неизвестно гонщика на черном джипе, который специально таранит другие машины, создавая ужасные аварии на дорогах и отнимая десятки жизней простых граждан. Наш эксперт, Мэтью, сейчас расскажет вам, по какой причине и кто способен на такой ужас! Напоминаем, что впервые…»
Как выпитый бутыль портвейна выветривается из организма, ты не понимаешь, лишь что-то щелкает в башке и тебе уже похуй на полное состояние отключки. У тебя ещё остались знакомые, те, которых ты спас, и один из таких как раз работал в полиции. Добраться сиюминутно же до своей комнаты и найти записи и визитку одного конкретного спасенного не затрачивает и сотую часть усилий.
Уже в девять часов утра вы встречаетесь в забегаловке на окраине Ди5, и пожилой детектив, уже на пенсии, предоставляет тебе копию дела о Дорожном маньяке, с подгонкой всех аварий и жертв. Там и твоя семья…
Седоволосый детектив молчит, понимает всё, попивает кофе и смотрит в окно, делая вид, что не замечает, как ты забираешь все эти папки с собой. Это его оплата за спасенную жизнь, его долг, а завтра он со спокойной душой уезжает в 200 город, потому ему как бы похуй за разглашение дела гражданскому, может, это даже и поможет тебе.
А ты уже четко знаешь, что кофе потребуется дохуя, а ещё лекарств нормальных, долечить себя полностью, ноутбук с выходом в сеть и дохуя продуктов. То, что ты собираешься делать в своей квартире уже не пугает, наоборот — подстегивает, и ты явственно осознаешь, что в ближайший месяц вряд ли из неё выйдешь, разве что, пополнить провиант. Денег, накопленных с зарплат и общего семейного капитала, хватит ещё надолго.
Двадцать шестой день рождения ты не замечаешь, он мелькает очередным днем, и только красное подчеркнутое сестрой, по старой памяти наперед, в календаре тебя слегка уводит в сентиментальные воспоминания молодости. Когда Кейт фыркала, сопела, но тянула стул к стене, чтобы добраться до весящего всегда на своем месте календаря и на год вперед подчеркнуть красным именно твой день.
Фотографии в тех документах с места вашей аварии стоят перед глазами, и ты не можешь остановиться, изучая сети, медленно понимая, как можно хакнуть пару сайтов, профилей, залезть глубже в даркнет и выискать нужные адреса... ссылки на секретные ресурсы. Ты становишься домашним маньяком, блядским, злющим, и что-то внутри растет с невероятной липкой жестокостью, силясь разорвать грудную клетку к хуям изнутри. Но ты не долбаеб, ты не бесишься, не рискуешь, ты подчищаешь за собой, учишься на примерах других. И впервые, когда удается хакнуть ОЦР и посмотреть предполагаемых ублюдков, вечером в магазине решаешь — почему бы и нет, и закидываешь в корзину две баночки консервированных ананасов.
Что останется в конце твоего пути — не знаешь, но в этом занятии выслеживания преступников — полных отморозков, садистов, психопатов и извращенцев — ты находишь что-то, что тянет тебя обратно к смыслу жизни.
Родители бы не одобрили.
— Зато я одобряю, братец.
Это словно слышится со спины, но ты не шизик и, конечно же, не оборачиваешься в надежде; знаешь, что это всего-то голос в голове, знаешь, что максимум — глюк от недосыпа и энергетиков.
Но, наверное, Кэтрин бы не хотела… или хотела, чтобы ты таким стал?
Каким таким?
Входящей в ровный строй тварью, что, так или иначе, готова на убийство ради мести? Ещё одним ебанутым в этом городе, который всё потерял и теперь просто жаждет вендетты? Ещё одной единицей?
Нет…
Люк Лэнсен Харрис: тридцать три года, главный заместитель первой ветви руководителей Белого Шпиля. Тот самый Люк, которого защищала Кейт, тот самый сукин сын с ядовитым взглядом, который забирал Кейт на кабриолете.
ОЦР выдает эту холеную сучку с потрохами, а пару новых узнанных фишек по взлому и нахождению и вовсе находят на этого «невинного» дохуя чего: вплоть до двух приводов, когда сбивал намеренно девушек, держал притон мальчиков, и контрабандой ввозил в город запрещенные хим наркотики. Владелец черного джипа, который с завидной регулярностью посещает закрытые сто, где ему меняют раму, капот, шины… номера.
…Нет. Ты не станешь ещё одной единицей в веренице серых убийц в этом городе.
Заказанные подпольно и сделанные на заказ ножи, черными серпами приятно ощущаются в ладонях, перекручиваются с легкостью, отсвечивая зловещим блеском черных лезвий…
Наслаждающийся забиранием жизней ублюдок, посмевший подсадить твою сестру на наркоту и после забравший её жизнь намеренно… Ты теперь точно знаешь, что хочешь видеть в черных глазах этого уебка. И ты знаешь, что весь его яд и жажда сменятся неподдельным ужасом, когда ты медленно, хирургически точно, будешь вырезать его сердце, прибегнув лишь к местной анестезии. Но, сперва…
Уже незамеченные двадцать семь и ты, пройдя девять кругов ада, теперь стоишь здесь — на дорогущем ковре, с деланным безразличием наблюдая, как распластанный на полу мужчина хрипит в приступе паники, сорвав голос. Плюсы и минусы полной изоляции…
Твои губы медленно растягиваются в ту самую ядовитую ухмылку.
Когда то, ради чего ублюдок ставил эту изоляцию: насиловал девушек и трахал мальчиков под наркотой, может обернутся против. И уебок такой жалкий — как бабочка, только бабочку пришпиливают, а этот зацепленный крюками через кожу, от крюков с тонкими стальными нитями прибитый к полу, одно движение — нить натягивается, оттягивается на крюке и кожа; двадцать три крючка, но пока что этого достаточно. Камеры давно отключены, а у вас вся ночь впереди. Что ты и говоришь этому обмудку, растягивая опасно слова.
Тебе это нравится — быстрая мысль — это чем-то похоже на операцию: под тобой тело, чужая жизнь, но лишь в твоих руках…
Кейт была права.
Теперь нет свидетелей, нет тех, кто может проконтролировать — это всё твое. Слюна скапливается во рту от предвкушения и вседозволенности, и ты медленно сглатываешь, ощущая нечто под ребрами, что ласково урчит, захватывает целиком и желает одно — наслаждаться. Не существовать, а жить в этой упоенной жадности. Мысли о вендетте и том, чтобы сдохнуть самому после убийства этого ублюдка медленно оставляют тебя.