Вместо ответа Питч лишь игнорит, откидывает в сторону страдальную руку мальчишки и идет на кухню, даже не снимая с себя куртку и мокрую одежду, а Джек, едва от произошедшего — в пересчете не больше минуты — улыбаясь забирает коробки и уносит их в ванную, и вновь в квартире повисает молчание.
Ебаные даже не прошедшие полчаса. А они сталкиваются возле стола, почти в прямом смысле врезаются в друг друга, и никто не признается, что это было специально с каждой из сторон. Ну да, обойти не могли, в комнате дохуя места, а проложенный маршрут видимо только возле стола. Как блядь тупые стесняющиеся дети. Какой ебический позор.
— Зачем ты это сделал? — на выдохе, чтобы не передумать, спрашивает Джек.
— Может зачем, блядь, нужно было доводить себя и меня до этого? — едко вопросом на вопрос и у Ужаса сейчас не то настроение, чтобы разглагольствовать.
— А кто ты мне, чтобы я рассказывал, кто вообще, чтобы так нравоучать и орать постоянно? Почему я должен тебя слушаться, почему я обязан… — Джек срывается после этой едкости, срывается и заговаривается, шумно дышит, чувствует, как сердце вот-вот выскочит из грудины, ломая ребра, смотрит на хищника и спотыкается об тупые неосновательные мысли, и так и не договорив срывается.
Срывается постыдно и первым, когда чувствует жар родного сильного тела совсем близко и этот любимый запах, смертоносный огонь в глазах тигра… Фрост с тихим шипением уничтожает гребаные двадцать сантиметров между и целует первым, обнимая Ужаса за шею. Стонет нахально громко и так податливо мгновенно выгибается, когда его резко дергают вплотную и целуют уже грубо в ответ, и он плавится под рык раздраженного и такого любимого, с нетерпеливой дрожью прижимается ближе.
На справедливость спонтанность у обоих, блядская, неудержимая, и кажется на ноуты уже в прямом смысле Питчу похуй: он небрежно отталкивает их за спиной мальчишки подальше, и приподняв того усаживает на край стола, не отрываясь от прохладных губ.
Любимый мой, — в мыслях Джека, но вслух он сдерживается, лишь тихо всхлипывает, позволяет как и прежде — что угодно, жадно соглашаясь на любую ласку, а ласкает Ужас охуенно, горячо, нетерпеливо. Все ещё влажная майка Питча летит нахер через минуту, и Джек со стоном жмется ближе, царапает, наконец отросшими, ногтями сильную спину и кусает почти игриво за шею. И это какое-то ебанутство, но это в мыслях, а в реале лучше, в реале слаще, желаннее.
Бешенность и тоска, пиздец какая, только определить, у кого сильнее, сейчас не составляет возможным; Джек импульсивен, Джек жаден до каждого прикосновения, Джек шипит из-за боли в резких движениях, но не хочет отстраняться, он позволяет себя обнимать и впиваться острыми зубами в шею на переходе в плечо… Джек блядь вообще не обращает внимание на свои раны и грубость которая происходит, у него спонтанность и страсть, у него ебанутость во взгляде и жадный просящий стон на красных припухлых губах…
Искушающая белоснежная погибель, которая даже не знает как изящно выглядит, отдавая себя до последней крупицы. У него усмешка, пока мальчишка не видит, и новый поцелуй с последующим засосом где-то в районе ключицы, где недавно сошли старые метки. Питч дергает ближе к себе Джека, хотя ближе и некуда уже, но когда условности его ебали? А Джек лишь распаляется сильнее, разводит ноги, хнычет, трется об него и пиздец нетерпелив.
— Да не дергайся ты так! — раздраженным шипением в слух, прикусывая нежную кожу под ухом. Ведь Джек действительно слишком резвый…
Не дергайся, глупое ты создание!.. Не то швы разойтись могут… кожу порвешь, будет больно, очень больно, несмышленыш мой, а анестетики пока на тебя хуево действуют и я не смогу помочь… Белоснежный… глупый мой…
Осознание того, что сейчас вертится в мыслях и что хочется ему это сказать вслух заставляют на секунду погрузиться в пепелище и вернуться обратно только уже в лед. Ахуй от таких эмоции клинит, заставляет зарычать, резко отшатываясь от Джека и с наигранным недовольством откинуть руки парня со своей груди.
— Нехуй сейчас время терять, — злобно кидая ошеломленному мальчишке, и добавляя незапланированное, — Особенно на тебя.
Питч запрещает себе анализировать то, что сейчас случилось, ровно, как и запрещает смотреть на растерявшегося и явно обиженного мальчишку, боясь вновь сорваться. Теперь, по ебаной иронии, он сам запирается в ванне, громко хлопая при этом дверью и оставляя Джека сидеть в непонимании и полном раздрае на краю стола.
Ну что, продолжишь убеждать себя, что он всё ещё та самая временная собственность?
Всё идет как-то не так, слишком ломано, по трескающемуся льду, и вовсе не понятно к чему приведет следующий шаг, что случится, когда лёд треснет, что там — смерть или дарованное… счастье?
Для них ли это? Романтик здесь только Джек. Блэк же прагматик, и нахуй посылает ту же аналогию со льдом, что и у Джека в голове. У них одинаковые мысли и ассоциации, одинаковое ощущение приближающейся тотальной и уничтожающей, только для города ли или для них лично — непонятно, покрыто сизой дымкой неизвестного. И молчание вновь в квартире до самого вечера.
А вечером заводится вовсе незапланированный и бессмысленный разговор про эмоции, блядские чувства и странное, страшное для обоих слово — любовь. И всё из-за ебнутого выпуска новостей, где пять минут назад рассказывалось о серийном бешеном маньяке, который рыскал по городу полгода тому назад, но сегодня его таки смогли обнаружить. Тот самый, который сдался ради спасения любимой девушки.
Питч же на этот выпуск новостей только пренебрежительно фыркает, беситься внутри и не дает даже на метр мальчишке к себе приблизиться после случившегося днем, а сам Джек молчит задумчиво, и весь репортаж молчал, но ближе к одиннадцати вечера не выдержал, начиная вольную, проклятую уже после второго предложения, беседу.
Сейчас же парень лишь скашивает голову в бок, закрывая опять глаза челкой, всё еще непривычный к тому, что без линз, и слегка грустно улыбается, пока Питч этого не видит. Джек специально заводит эту ебанутую страшную для него тему, спрашивает Ужаса — «а что для тебя есть доказательство любви или чтобы ты сделал эквивалентное безумной любви?» Мол, этот маньячина столько людей убил и, вообще, мстил за нее, признался ей, выложив трупы, а ты, Питч?
Джек затаив дыхание, но нацепив хитрую улыбку ждет, ожидая всего в этот вечер, но явно не готовый услышать сплошь равнодушное:
— Если я когда-нибудь за кем-нибудь приду в ловушку гребаных хранителей, притом буду знать прекрасно, что это ебучая смертоносная для меня ловушка, то это можно считать высшим проявлением прогрессивного безумия от меня.
— То есть безумной любви? — спохватывается Джек, чувствуя как трещит глиняной маской его наигранная хитрость и любопытство. Где-то внутри все медленно так, но больно рвется острыми канатами.
— Считай, как знаешь, — отмахивается холодно Питч.
— А как же страстные признания, нежные слова и клятва о верности, вставая на одно колено? Ну… хотя бы сухая констатация?
— Менее унизительнее буду считать собственное самоубийство, нежели если докачусь блядь до этого.
— Значит шанса ни у кого нет… — шутит Джек, тихо посмеиваясь, скрывая кислотную горечь, которая его уничтожает под наигранной улыбкой. Парень кивает головой, и словно разговор и вопросы его удовлетворили, встает с кровати, где до этого сидел, и чтобы его мужчина ничего не понял уходит к окну, вглядываясь в грязную розовую серость облаков и слыша вновь начинающийся моросящий дождь.
«Ты узнал что хотел. И даже не надейся, что это бравада и ложь… Питч не из тех кто будет лгать об этом. Если мало его слов, вспомни его реакцию на саму новость. Да ему даже претит чужая история жестокой неправильной любви, не то чтобы он сам когда-то сделал подобно. Забудь и смирись, Оверланд.»
Джек прикрывает глаза и позволяет внезапному раскату грома стереть его тихий жалобный всхлип.
— Оу, да… — Джек кусает губу через пару часов после того разговора и едва улыбается, сидя за планшетом спиной к мужчине, впрочем, Питч даже не смотрит на него, что-то быстро печатая на клавиатуре.