«Если тебя возьмут, если схватят и притащат обратно в выбеленную роскошь, ты чокнешься окончательно. Ты не выдержишь там, ты скорее вскроешь их всех, а после себя тупым осколком, нежели позволишь опять себя держать под наркотой или хотя б одному ублюдку осмотреть тебя… Дать главному к тебе прикоснуться. Ведь ты теперь неприкасаем. Ты завещал свое тело, жизнь и душу единственному Солнцу, и если уж, сука, на то пошло, то луна тебя не коснется и не получит ни в каком из вариантов.»
Фрост кружит, лавирует мелким непредсказуемым торнадо, но в голове, то самое одно — лучше здесь убью или убьют, но не вернуть, ни за что!
И он один, он не рассчитывает на помощь, даже не думает о постороннем, просто вспарывает ножом воздух, подключает всю скорость, которая осталась в организме, и когда его все же хватают больно за запястье, вскрикивает панически, словно его клешнями раскаленным схватили, и наотмашь бьет острием ножа, удачно пропарывая главному охраны половину лица.
— Ты никогда не станешь уникумом, не отдав этому паскудному городу часть своей души… Кому-то да обязательно нужно будет отдавать… — свысока широкого балкона вниз на копошащийся город, а в руке мартини зеленоватого ядовитого цвета, и у Джека плывет тогда взор, он улыбается пьяно и медленно делает два шага к своему другу.
А в следующее мгновение с него снимают шкуру…
Удар с лева оглушает огненной болью, и нож выбивает из побелевших пальцев испачканных кровью, загоняя в угол. Сколько прошло минут, часов? Секунд?
Почему у него всё плывет перед глазами? Почему один уебок уже лежит тучным ничком в луже крови на полу, а двое оставшихся, напуганных и разозленных, окружают его с неподдельными гримасами ненависти на рожах?.. Почему один из них в трясущихся руках держит ствол, и судя по всему теперь наверняка сука заряженный?
Джеку пиздец, как трудно дышать и понимать творящийся тотальный, он в ус не ебет, где проебал время, и за что сука его по новой убивают эти воспоминание, гребаное ощущение, что его только что топили… Запыхавшийся и раненый? Нет? Тогда почему больно телу? Рукам, запястьям, голове, грудной клетке?
Психосоматика, детка… Ебучие воспоминания застилают, кроют, дают индульгенцию тому, кто, по сути, должен был сдохнуть там же, на открытой площадке Белого Шпиля.
Тебе нужно было спрыгнуть. Ещё тогда…
Счастье не долгое, лишь после выпитого бокала ядовитого мартини и сладкого приторного поцелуя. Счастье, длившееся миг, а после пришедшая боль и осознание.
Белые волосы растрёпывает влажный ветер на открытой площадке балкона, прожекторы в лицо, делая его полностью светящимся с этой бледной кожей и белыми волосами. Чертовы дорожки слез высыхают на поганом сквозняке, а под ним — сделай шаг вперед и бездна — город, со своим туманом и неоном, шум далеких внизу улиц, грязь и кровь. Только он грязнее, со сдернутой кожей, оголенный, растерзанный, в чужой белоснежной рубашке и с кривой улыбкой боли на пол лица.
Ты хотел быть важным и любимым, детка? Получай порцию сладкого алкоголя и такого же сладкого, до тошноты секса. Получай и расплачивайся, когда поймешь, что это был всего лишь подмешанный афродизиак и твое едва дернувшееся доверие переросло в химическую страсть, осознавай и расплачивайся телом за свое же ебнувшееся доверие в пять месяцев рая. А ты наивный… Ты никогда больше никого к себе никого не подпустишь, никого не полюбишь!
Сделай шаг и всё! И больше не будет ничего, даже осознания того, что ты — шкурка, которую удобно поимели.
Он ушел в душ, довольный, с той же одинаковой полуулыбкой, как и всегда, а ты очухался раньше прежнего. Хороший у тебя, сука, организм, ещё борющийся, никак другие — не привыкший к синтетике и наркоте, потому и очухался, да?
А что теперь, маленький Фрост?
Ветер завывает, кругом обволакивает, ласкает истерзанное тело, и так приятно позволить ему полностью захватить — поглотить. Жажда поглощения, жажда забыться. Забыть. Уснуть. Умереть. Неон и прожекторы манящие внизу — проклятая твоя жизнь и доверие. Всхлип глушится воем влажного порыва, и ещё десять сантиметров и будет уже параллельно.
Прыгай, маленький зверёк. Прыгай, потому что большего тебе всё равно не выиграть. Не будет у тебя всё хорошо в этой жизни. Ты потерял семью, дом, цель и стремление…теперь потерял себя, свою последнюю наивность и веру. Хули еще остается? Стать циником и выживать паскудой? А для чего? Ради кого? Себя?
Прыгай!
— Не смей! — рявкает главный охраны другому. И это приводит вновь в реальность, в которой явно его хотят застрелить, но главный шкаф явно против этого, пытаясь отобрать у своего напарника пистолет.
— Этот твареныш Ника выпотрошил! — орет напуганный и, схуяли, бледный недоебок, снимая предохранитель, — Мне похуй на приказ, я его убью! Убью этот психа ебаного! Убью тварь!
«Что? Выпотрошил?»
«Кто? Я?»
— И с тобой такое же, сука, будет! — неизвестно почему вырываются шипящие слова, вопреки ублюдскому красному коду в башке, и окровавленный нож в руке не дрожит в противовес тому же ебучему пистолету в руке мужика, — Я каждого из вас вырежу, уебки! Никто! Никто больше меня не тронет!
Джек кричит громко, с отчаянием, срывая голос и срывается на визг в конце, испуганно вжимаясь в угол и почти ничего не видя перед собой, но нихуя не желая сдаваться. Он больше не вернется…в… В…
Апартаменты Белого Шпиля. Белоснежные, с диковинным декором и стеклянными картинами, витражами и серебром — Лу умеет удивлять. Но не кичится, лишь хмыкает на свой пентхаус, порой даже брезгливо, и так каждый раз. Равнозначно каждый раз предлагая и ему ядовито-зеленый мартини с тремя капельками Зеленой Феи. И усмехается по-доброму, без намека на жадность…
Сдвиг потного пальца на курок, и в него выстрелят?
Плевать! Кто-то рядом панически орет — «Опусти ствол, в ответ лишь — опусти нож, маленький уёбок!»
Это ему? Охрана и тогда тоже что-то орала, рявкала панически… А Фросту на похуй то, что сейчас произойдет, он лишь рычит, не обращая внимание на слезы и тремор по рукам, он сдохнет либо здесь, либо…
Оглушающий выстрел звучит в тот же момент, как он кидается вперед, ведь терять нечего?
— Ты будешь мне верным другом и… просто моим дорогим гостем, мой маленький Джек? — ласковые слова и серебряный взгляд прямо в душу, с улыбкой подобно отцовской.
— Буду, конечно буду, Лу… — отзеркаливая доброту и впервые за два года скитаний ощущая, что вроде как нашел своё место. Он больше не та одинокая безликая невидимка, его даже, возможно, полюбят? А вдруг?
Если бы он, идиот, тогда только знал, к чему приведет его же наивность и желание быть нужным…
Блядский, неугомонный, жадный, приебнутый… всё чертов мальчишка! Такой тупой. Такой…
Сука, убью, когда найду на этой ебучей Кромке. Прямо там и закопаю! И концы в серый бетон, и нехуй даже думать больше об этом!
Но это только мысли, мысли лавовой злобой по телу и сознанию, подстегивая, впиваясь глубже. Но скорее просто наорет, едва ли повредит, отвесит максимум увесистый подзатыльник, и вернет. Вернет и выебет хорошенько…
Действительно ли выебешь? Хочешь от него всего лишь этого? Официально на него повесишь ярлык «собственность», как он на то и указал? Настолько себя опустишь в его глазах?
Опять мысли, заворачивая в слишком знакомый подъезд. Джек ведь дурень и слишком наивен — честен, долбаеб, даже не пытался скрыться, пользуясь своим старым маршрутом и возвращаясь на Кромку, в старое свое прибежище. Действительно не прячась. Действительно ожидая, разрешая и позволяя себя убить. Какой же сученок…