— Мы уже закончили? — слегка поворачивая голову, игриво всё же подъебывает Джек, но не может остановиться и пальцами зарываясь глубже в черные растрепанные волосы своего хищника и тем самым притягивая его к себе ближе.
— Мы ещё даже не начинали, — равнозначным тоном в ответ, и перемещая всё же руку под челюсть мальчишки, сжимая красное горло и с большей, чем надобно, силой сдавливая трахею. А Джек на это лишь преданно откидывает голову на плечо Ужаса, медленно и достаточно показательно облизывая сначала верхнюю губу затем нижнюю, и довольно ухмыляется на несдержанный рык хищника, которому вновь пиздец как надоело тратить время впустую.
Усилившийся порывы ветра вновь перебиваются развязными криками и капризными полустонами беловолосого мальчишки…
Ещё не под утро, ещё не светает, но достаточно поздно и темно, эдакий перевал между ночью этого дня и следующего, а Джек, вымотанный, уставший на нет, но всё ещё не спящий, в последний раз глубоко и тяжело выдыхает и, наконец, решает ещё кое-что на этих ебанутых сутках прояснить.
Он лежит, как всегда, возле Питча, лишь голову нагло уложив на плечо мужчине и думает нахренаж, зачем и стоит ли... Но тишина и темнота подговаривают, подстегивают и располагают, и он, наверное, после сегодняшних марафонов пиздец какой выжатый морально и эмоционально, устал молчать и прятать взгляд, устал переводить темы на другое, когда его спрашивают прямо и четко, и, скорее всего, нечто всё же перегорело сегодня, нечто, что зовется мерзостной ниткой ведущей в прошлое — смертоносное любимое Солнце к чертям выжгло всё пакостное и липкое, что сковывало, что так ненавидел на себе Джек. А потому отмалчиваться и играть дальше в эти поебени Фросту становится не выгодно, да и не хочется уже. Джек тихо вздохнув, и побольше набрав воздуха в легкие, сиплым, севшим на нет, голосом начинает говорить:
— Я попал к нему, когда мне было шестнадцать… Как попал? Опять вляпался, меня чуть не прирезали, а он… мимо проезжал?.. — Джек ухмыляется своему тупизму и, коротко мотнув головой, прикрывает глаза, — Всё было так странно, но он ничего не требовал, не просил… Сказал лишь, что я так похож на него, а я… Я только в начале своих девятнадцати в этом году, понял, что просто тогда мне нужен был дом и спокойствие… Да хер пойми, что именно, но нужно было и... Я остался в Шпиле…
Джек закусывает припухшую нижнюю губу и переводит дыхание, не желая открывать глаза, не желая даже шевелиться. И, сука, он сейчас нереально как благодарен Блэку за тишину, за то, что тот просто слушает, и у Джека есть эта возможность — выговориться, сказать всё и одновременно словно в никуда. Потому он решает продолжить, и самое противное это назвать. Произнести имя того самого сложно, особенно в слух, особенно осознанно, особенно перед своим смертоносным любимым Солнцем, но Джек с трудом проглатывает ком, засевший в глотке, и хрипло произносит:
— Лу сказал, что он меня не будет показывать никому, потому что я очень… необычен, просто будет порой со мной говорить или просто проводить вечера в тупой болтовне или молча. Так и было, он… — Джек осекается, морщится, утыкается носом в грудь любимого Ужаса… — Всё было слишком просто, слишком… легко? Но ты был прав всегда, когда говорил, что вместо мозгов у меня студень… Я проебал все подсказки, все его действия, верил наивно, с этим городом, ага… еблан тот ещё!.. Я долбаеб, который прожил там пять месяцев… и двадцать девять дней…
Джек приоткрывает глаза медленно и рассказывает, но чёртовы воспоминания выжигают непроглядную темень перед ним, давая полностью окунутся в прошлое:
Лу любит отмечать разные события, где всегда все веселятся, собирается бомонд Шпиля и можно за светской беседой прокрутить пару сделок или же просто поиздеваться над новенькими богатенькими сучками. Лу был более чем на веселее всю неделю, а Джек в последнее время им лишь любовался, сам улыбался часто и ходил почти везде дома за ним хвостиком.
Была ли любовь?
Джек отгонял мысли. Но симпатия, доверие, тепло, определенно чувствовались между ними. Но они оба не рушили рамки, они были друзьями, хотя порой парень и замечал на себе достаточно многозначные взгляды молодого мужчины. Однако опять же старался не придавать значения, старался списывать это на простую заинтересованность его тупой нестандартной внешностью...
Вечер «икс» был на горизонте, и Джека впервые взяли с собой, показывая обществу, впервые и в то же время с кучей охраны рядом и под крылом — всегда по правую руку — Лунного. Джек был редким гостем... — лишь через пять дней он узнает, что был редким экземпляром, которого так хитроебисто рекламировал Лу на том вечере.
Часов было уже за двенадцать, как всё окончилось, но они продолжили веселье в пентхаусе. Приглушенная торшерами гостиная, едва открытая стеклянная дверь на балкон, с которой сквозит душным ветром, белая тахта из редкой замши, и Джек ржет очередной, слишком приземленной, шутке. Оба ржут, вот так открыто и без вечно аристократического тона самого Лунного. В бокалах все та же Зеленая фея*, только у Джека намного меньше, потому что мужчина запрещает баловатся столь крепкими алкоголем, и парень по-глупому проебывает тот момент, когда всё изменяется, он не осознает, когда шутки заходят в другое русло. Он лишь чувствует, что, что-то меняется, в нем самом... и пиздец стремительно. Он видит Лу в другом свете и остальное ему становится на похуй. Джек полагал тогда, что это лишь его эмоции и мысли, едва расслабленные ядовитым алкоголем. Наивный...
И уже через пару минут паренек хочет большего, понимает, что скучает и желает совершенно иного, нежели это неожиданное, но простое прикосновение к лицу изящными пальцами и целомудренный поцелуй, дарованный его белоснежным волосам, рядом с виском.
Через пять часов Джек пожалеет, что поддался после этого своим блядским порывам эмоций, ой как пожалеет, тварь паскудная, но в тот миг и после нового глотка ядовитости ему хочется ещё. Любопытство переливается внутри разными острыми гранями и новыми странными желаниями — ему шестнадцать, но он впервые осознано понимает, что такое сексуальное желание, и поддается первым на настоящий, пусть и неуклюжий, поцелуй в губы.
Остальное — смазанное, размытое и нереальное для него. Только своя жадность, странное, даже пугающее желание, жар в паху и то, как оказался под сильным жилистым телом, ощущая под спиной нежность белой замши. Раздетый и распластанный... Его сорвавшийся стон с бледных губ, и мужской успокаивающий взгляд по-прежнему холодных серебристых глаз над ним…
Виноват всё же алкоголь или его удовольствие? Едва ли приятное удовольствие, больше скорее сомнительное, а вот боль в последующие минуты от проникновения уже материальная, реальная и дающая нехилый такой отходняк и липкое ощущение на коже.
Когда он приходит в себя, уже поздно рыпаться назад, поздно собирать разбившееся нечто внутри. С хуяли так быстро наваждение проходит, уже последняя мысль в башке, а сырой ветер с открытого балкона хлестает его остывающее, покрытое испариной, тело.
Его просто и банально... Впервые ядовитая усмешка расцветает на покусанных, но таких же бледных губах… Использовали?
— Что ты мне подмешал? — его голос звучит очень грубо, пока мужчина распускает длинные серебристые волосы и собирается в душ.
— А тебе разве не понравилось? Всего лишь подтолкнул? — такой голос у Лу обычно на переговорах или же когда разговаривает с очередной низкосортной компашкой по телефону, но не с ним! Но именно сейчас Джек не слышит ни намека того теплого тона, как прежде...
— Зачем?
— Ты давно хотел? — щелкая зажигалкой и поджигая сигарету.
— Я хотел тепла, а не...
— Отменного нежного секса с главой всего города, мой любимый мальчик?.. — взгляд который Лу ему дарит способен уничтожить и заморозить похлеще азота, — Такова жизнь. И это то тепло, которое такие, как ты, заслуживают.
Сказочке конец! Кто понял ебучую мораль — молодец, может взять с полки хуй и... затолкать себе поглубже! У него пиздец какие клоунские несвязные мысли, и прострация душит, наседает на него стремительно. И накинув чужую рубашку, можно сомнамбулой дойти до балкона.