Хотел быть важным и любимым, детка? Получай порцию сладкого алкоголя и такого же сладкого, до тошноты, секса. Получай и расплачивайся, когда поймешь, что это был всего лишь подмешанный афродизиак, и твое едва дернувшееся доверие переросло в химическую страсть, осознавай и расплачивайся телом за свое же ебнувшееся доверие в пять месяцев рая.
Джек тупой и наивный…
«Ты никогда больше никого к себе ни за что не подпустишь, никого не полюбишь!»
И пропасть под ним лишь разворачивается, стоит сделать шаг, стоит преодолеть гул ветра и яркость прожекторов...
Прыгай!
Последний шаг перед возможным спокойствием, но темнота в глазах всё рушит и в равной степени противное ощущение вытаскиваемой иглы из шеи.
— Поспи, мой маленький Джек... — последнее слащавое, что он слышит, и даже не успевает закричать от ледяного страха, что поднимается из глубин души.
Белоснежная игрушка на кровавых простынях шелка, а встать с постели огромадной — целого траходрома —не представляться возможным и реальным никак. Дикий сушняк во рту и муть в голове — самое яркое, что он ощущает первые три часа после пробудки.
Если Джек думал, что всё закончится на краю Белого Шпиля, он был полный ебаный мудлан с мозгами размером с горошину. Планы же на него простирались куда дальше, нежели он мог вообразить своим детским тупым мозгом. Спланированное и безэмоциональное подавление воли, всех сил, намерений, его мыслей, действий — полный и бескомпромисный слом личности. Всё что требовалось — через каждые пять часов колоть «сладеньким», вводить дрянь, которая мутирует в крови и подавляет волю.
Провести курс и наслаждаться результатом, пока ещё подростковый мозг не сдастся и не перестроится под идеальную уникальную белоснежную игрушку, которой можно будет крутить легче нежели хорошо выдрессированной собакой.
Триста двадцать четыре раза — «белоснежная игрушка» за двадцать девять дней и восемь часов... Гребаных столько раз так его звал Лунный.
Его держат в отдельной комнате под охраной, стоящей всегда на входе, и ебаный скользящий красный шелк из которого невозможно выбраться, сколько не брыкайся, и тогда он учится в полной мере всем известным новым придуманным матам. Его в издевательство даже не привязывают, наркота справляется охуенно, и тело овощем с нулевой практически моторикой, в отдельные часы Джек не может чувствовать даже руки и ноги, задыхаясь от нехватки воздуха — дыхание частично парализуется и удается делать едва ощутимые вдохи.
Банальный и самый ебаный плюс — его не трогает никто, кроме Лу, но и тот лишь только пальцами по щеке или шее, не прикасаясь и никак не используя, насилуя. Просто ледяные изящные пальцы и такое смешливое — белоснежная игрушка, ты в моей коллекции на первом месте...
А на пятый день сумбура в голове, паники, слез, страха и новой порции мутагена с возбудителем, Джек ошалело понимает, кто был тот затравленный мальчишка, который пробивался через охрану пару месяцев назад; заебанный, весь в крови, перепуганный, который...
Его ждет тоже самое, когда он изменится, когда его перестроят, перекроят и сделают послушным. Хорошей послушной сучкой... Всё на то, чтобы игрушка сама приняла свою судьбу и стала покорной, никакого вмешательства и постороннего психологического слома личности, всё сам и лишь наркотик, который не дает нормально думать, путает, делает тупым и податливым, и как приговор в придачу постоянно чувствовать гребаное возбуждение и желание поддаться под любого, кто зайдет в эту ебаную комнату.
Джек истерически ржет поздней ночью, после очередных смотрин. В его личной книге услуг, записей уже на тридцать страниц, как говорит Лу, это столькие, после его осмотра, кто отдал аванс за его тело в разных позах и с разными кинками, когда он будет готов начать обслуживать...
Он все эти ебаные пять месяцев для Лу был всего лишь товаром, самым редким и самым исключительно удавшимся, самым дорогим товаром. Но завершенным Джек станет ровно тогда, когда самолично будет раздвигать ноги и умолять делать всё что угодно с ним.
Хуй вам всем, — вертится в голове, которая не перестает болеть ни днем ни ночью, но он вновь обессилено засыпает, тяжело просыпается в липком бреду, уже неизвестно какими силами пытается не поддаваться тому, что ему впрыскивают в кровь и шипит матами на ебаного пидораса Лунного.
Ночь и новая порция обжигающего под кожу, и он орет до сорванного голоса потом, когда все уходят, а руки постепенно приобретают чувствительность, и болит кожа от постоянных проколов иглой, болят нещадно кажется сами вены, словно накаченные раскаленным свинцом, и его дико ломает ни то от недостачи наркоты, ни то от того, что сдерживается и даже не отдрачивает себе в одиночестве.
Ты не продержишься так больше... Десятый день или уже ночь, хуй пойми, Джек покрыт липкой испариной, его трясет и он думает, что завтра ему пиздец, завтра, если этот еблан его вновь будет его касаться, даже так просто, он проиграет. Проебет себя, продаст за один грязный перепихон, хотя ему ненавистна сама мысль...
Мысль, какая блядь мысль? Вновь спутанность сознания кроет и он медленно вовсе нехотя впадает в дрему. Но через час, всё же собрав последнюю волю в ебаный кулак, прикусывает до крови себе губу и шипит от резкой вспыхнувшей боли. Боль отрезвляет, боль дает чутка времени на передышку и даже стояк ощущается не таким каменным, а от облегчения пусть и практически незаметного, Джеку хочется завыть в голос.
Мысли не становятся кристальными, но он понимает пиздец, как четко за последние дни, что если уператься и дальше, то дозу стопроцентно прибавят и тогда он не выдержит, тогда сорвется и будет пиздец реальный.
На следующий же день, когда глава Шпиля заявляется к нему с той же акульей ухмылкой бизнесмена и в издевательство предлагает принесенный десерт из клубники и вишен, Джек закусывает несильно губу и тянется неохотно за ягодами, покраснев до кончиков ушей...
Через полчаса когда у Лу на нет сбито дыхание только от того, как мальчишка покорно и сексуально ест у него с рук, Джек про себя впервые за все эти дни победоносно усмехается, и чуть ли не визжит от восторга, когда при уходе, светловолосая тварь бросает медику, который и колет наркоту, понизить дозу, — мол психика новой шлюшки дала сбой и пора сбавлять, чтобы мозги в кашу вовсе не превратились...
Да, блядь, тот еще сбой.
Освободиться полностью от дейтерия наркоты, чтобы его перестали колоть от слова совсем Джеку требуется ещё десять дней, уйма невьебического терпения, злости и театрального мастерства, когда он изображает ту ещё шлюшку, особенно тщательно и с усердием соблазняя Лунного. Единственный его страх, что его при такой игре и впрямь в один прекрасный день выебует, рассеивается поле приказа не трогать ни под каким предлогом; психологически шлюшка ещё не до конца готова, как только закончится курс переустановки, только тогда, а пока пусть входит во вкус и забавляется с самим собой.
И Джек, пряча звериный оскал в слащавости, забавляется, изображая дрочку и устраивая концерты по ночам со сбившимся дыханием, стонами и хныканьем, бормотанием грязных слов и красочным расписанием того, как бы он хотел, чтобы его трахали. Фантазия у него уже ебнутая, потому и выдумывать особо не приходиться, и естественно — всё вслух!
Когда отточенные до идеала сцены заканчиваются днем, ночью он вполне по расписанию встает уже с кровати, разминая руки и ноги, переставая казаться течным овощем, но шум и стоны на автомате издает; охрана всегда слышит его, облизывается, но не трогает и не заходит, только под утро отчитывается Лунному.
План день за днем всё ярче вырисовывается в уже здравой голове, и когда на двадцать девятый день Лу сообщает, что он готов похотливо осматривая и обещая ещё зайти, ночью того же двадцать девятого дня Джек филигранно соблазняет новенького ебнутого на всю голову охранника, но перед тем как чужие волосатые руки касаются его, Фрост вырывает шокер из чехла на поясе и вырубает сукиного сына. В голове не предвзятое — «первый», а нож запасником на том же поясе выключившегося охранника кажется более полезным, нежели шокер...