— Ты всё ещё борзый… — фыркает, словно авторитет, мальчонка, запихивая в рот окурок недавно наполовину скуренной сигареты и шманает свой жилет на наличие зажигалки, — А знаешь, почему мы всё ещё тебя не убили или не приступили к настоящим пыткам?
— Можете только друг другу отсасывать, а на других времени нет, да? Бедненькие… — кто тянет его за язык, Джек не знает. Джек ебнувшийся. Джеку уже почти параллельно и с болтом на всё, и он даже херит этот злющий взгляд пацана напротив, — Да поебать мне!
— А зря… Но всё же скажу, — Дай прерывается на затяжку, подкуривая сигарету, медленно втягивает и так же медленно, специально затягивая время, выдыхает белый дым, — Мы можем всё что угодно, но пока хотим, чтобы ты промариновался в собственном соку. Осознал, что выбора у тебя нет, так как и выхода, и искать тебя никто не будет… Не найдут. Да и кому ты нахуй нужен?
Дайли усмехается по подростковому, но и внимательно при этом смотрит в глаза Джеку, выжидает и, наконец, наслаждается, когда после этих слов беловолосый едва ли дергается, осознавая сказанное, и Дай, радостный, сразу же заливается хохотом.
— Пра-а-авильно… — растягивает волчонок, — Ты и нахуй никому не нужен… Блядь, а я ж чуть не забыл это!
— Ещё что-то? Или будешь повторять это каждый день? — холодно шипит Джек, давя комок в горле и стараясь не думать, что уже реально три блядских дня он здесь.
Действительно никому?..
Ему больно, и чертовски рвет внутренности это ебаное осознание, но он не показывает, старается не показывать и быть всё ещё той паскудой. Но хер ли, скоро и эта маска пойдет трещинами и слетит. Нужно лишь время. А времени у этих сук хоть отбавляй.
— Да нет… — Дай всё же пожимает плечами и спрыгивает с бочки.
Он медленно, специально шоркающее, подходит к Джеку, смотрит свысока и, погано усмехнувшись, без предупреждений замахивается, дабы со всей силой ударить Фроста по лицу; костяшки взрываются болью моментально, но шипение Джека дает большее наслаждение волчонку и он шизануто лыбится.
Это вроде всё… пора возвращаться, ведь любимый Кай сказал не задерживаться… Но ещё кое-что не помешает для этого зарвавшегося альбиноса. Дай хмыкает и, сделав последнюю затяжку, медленно подносит тлеющий окурок к левому предплечью парня, и так же медленно улыбаясь, тушит об него, довольствуясь резким сорванным криком.
— Сколько ты ещё будешь сопротивляться и защищать того, кто тебя вышвырнул и забыл, а, Джек? — наклоняясь к лицу парня, тихо и совершенно теперь серьезно спрашивает Дайли, но получает в ответ всё тот же ненавистный серый взгляд, который хер изменился за последние три дня.
Неужели его и пытать бестолку?..
Волчонок пожимает вновь плечами и злобно, но не сильно, пнув парня в ногу, недовольный выходит из заржавевшего склада. Заебал этот белый сучонок!
А у Джека так паскудно в башке лишь одно ярко-красное — «На сколько ещё тебя хватит, Оверланд?»
Он и правда не знает, в ус не ебет… И мотнув головой, лишь заново прижимается лбом о прохладную трубу. Он правда уже не знает… Равно и зачем всё ещё сопротивляется, на что-то надеется?
Глупо, пиздец как глупо, и никто это не оценит. Особенно Он…
А он сидит в своей же квартире на Севере, быть точнее, на полу уже полупустой квартиры, и вовсе нахер не хочет смотреть вправо, где возле стены несколько сумок — последнее нужное и упакованное, готовое уже к транспортировке. Квартира вычищенная, квартира пустая, и всё так, как было здесь далеких семь-шесть лет назад. Кровать вновь приставлена к окну, шкафов и столов нет, лишь кухонный несъемный гарнитур, старый холодильник, тумбы… остальное уликами разъебано по этажам. Пыльный бетон вместо линолеума узора паркета и пустое открытое окно… Ебучий Рубикон, который пора переступить.
В шесть вечера рейсовик; три часа, пара сотен километров, новая остановка… Пересесть на другую машину и на ответвленное шоссе, которое может привести либо в портовый город, а там на лайнер и ходу, либо же в три из шести продвинутых нумераций городов, возможно, в самый молодой — L505, может в 813, можно и в нанопередовой и слишком вылизанный 55…
Да какой нахуй пятьдесят пятый? Какие нано? Какой Порт-66, в котором чуть ли не пол населения оставшихся ебанутых людей пытаются свалить нахуй через моря-океаны? Нахуя это? Нахуя вообще?
Инстинкт спасать свою шкуру подмывает, заставляет сделать всё, чтобы замести следы, чтобы ни одна крыса не заметила, не засекла, зачистить всё и съебаться, съебаться и вытащить себя из этого болота, и ебаного термитника, который он ненавидит последним остатками всего сознательного и эмоционального.
Уходи, уезжай, спасись или тебе оторвут голову, не доживешь даже до электрики! Фея рыщет, как последняя сука, хоть и не подключает теперь команду, ведь ты задел то, что не имел даже право. Ты посмел… три дня назад совершить самую хуевую ошибку в своей ебучей жизни, и теперь нет выхода на сезоны, даже если уйдешь на дно. Большая половина Депа уже стоит на ушах, и не как раньше. Это не цветочки и даже уже, сука, не ягодки!
Через час уже будет четыре вечера. А ебаный билет, смятый и порванный в кулаке давно нахуй не нужен. Потому что — вчерашний рейс.
Проебал, как и позавчерашний. Три дня коту под хвост, а ты всё ещё сидишь в этой разъебанной квартире, как последний трусливый ублюдок, не решаясь сделать ходу. Всё ведь уже готово!
Кого ты ждешь?..
Думаешь он вернется после того, что натворил?
Ты ждешь себя, ебливый ты трус! Ждешь, чтобы сделать рывок и съебаться… Его ты уже не ждешь.
Откинуть голову на шершавую стену пиздец как легко, а вот из головы выкинуть…
Ебучая ж ты ломка, такая, что и сматывать отсюда…
Теряет смысл? — подсказывает тварьский внутренний голос.
Ты не можешь сделать и шаг с этого города, пока… Пока он не будет рядом с тобой?
— Мальчиш-ш-шка… — шипит Питч, прикрывая глаза и сука настраивая себя на это ебнатское — уехать в шесть и не мотать себе нервы.
Продержался же как-то без него целых три дня.
Ленивый взгляд в коридор — теперь дверь отрыта и ему похуй абсолютно на вид коридора, часть мебели в разнос, в щепки нахуй, равнозначно зеркало в ванной и черный ноут, с половиной хуевых дисков, которые, по-хорошему, ещё были нужны. Всё нахуй. Вот как легко прошли эти три дня. А ебливый белобрысый сученыш так и не объявлялся. Туда ему и дорога, сука!
Но в херовой априори этим мыслям уставшее, едва слышное в слух:
— Джек…
— Оставь нас, пожалуйста, — Дайли просит холодно, пусть и прибавляет в конце это вежливое, почти нежное. Однако ему нужно самому попытать этого беловолосого чудика.
И Кай, отчасти злой тем, сколько выдержки у Фроста, ничего против не имеет. Волчонок умеет пытать, у волчонка больший потенциал садизма, и пусть волчонок повеселится. Но перед тем, как покинуть склад, мужчина подходит к Дайли и осторожно ласково целует его в макушку.
— Не сильно заморачивайся, волчонок, — тихо просит он и уходит, прикрыв за собой дверь. Вновь дневной свет исчезает, но одной лампочки здесь им хватит.
Джек же на эти ебучие сопли смотрит презренно, равно пытаясь абстрагироваться от боли, от порезов и содранной кожи на запястьях: Дай пиздец ебанутый и специально заточил внутренние края наручей так, чтобы при защелкивании они срезали частички кожи и впивались глубже. Уебанский малолетний садист. Но похуй. Уже параллельно, а скоро станет и вовсе.
Ведь Фрост на сто процентов уверен, он до ночи не доживет. Уже полдень, сверху слегка припекает, когда солнце выходит из-за туч, — так пояснял Дай…
По азарству в этих черных глазах явно, как ебучий хуй — ему не дожить до ночи. Им обоим, гребаным недоделанным голубкам, надоело, что он не колется. Третий день, и его даже отстегнули от трубы, оставив попросту у стеночки сидеть, пиздили и что только не делали морально-физически хуевого, а ответ он так и не дает. Джек ухмыляется, видя перекошенную улыбку пацана напротив. И вновь ничего не скажет. Хуй им.
— Ну и что дальше? — невесело спрашивает Фрост, пытаясь облизать саднящие потрескавшиеся губы, только хуево тут с водой, и дают пить лишь два раза в день, чтобы не сдох от обезвоживания, но ему невьебически этого мало.