— Тебе рассказать последний наш сюрприз?.. — перебивает мысли ублюдочный Кай, подливая масла в огонь.
И под эти слова у хищника появляется ебнутая, наверно, почти дикая надежда ли, что это не… Джек, что просто они ебланы сделали специально, и что сто пудово волосы у того, что лежит здесь до пиздеца жесткие, крашенные…
…Мягкий шелк под его пальцами слишком остро ощущается, словно лезвиями в мясо, так, что приходится резко одернуть руку.
— …Мы, в последний момент изменили ему казнь, так что…
— Это не Джек! — со злостью скидывая кусок белого, резко, так чтобы не передумать, и блядь да… Не он. Питч на мгновение прикрывает глаза, переводя дыхание и не задумываясь, если в этом хоть один шанс успокоится, или всё же то, что внутри уже медленно догорает?
Пиздец, похожий по комплекции и чертовым цветом и структурой волос, но совершенно другой. Никчемный суррогат. Подделка.
Твоя логика и психика пошли по пизде видимо полностью, раз вообще не понял с самого начала, что это подделка. Переведи взгляд на простынь: на ней не было отпечатков крови от соприкосновение с новыми порезами или хотя бы пулевым в голову. Простынь абсолютна чиста, но ты даже это не увидел!
— Ага, — включается Кай, видимо оценив реакцию, которую наблюдал, — Этого зашуганого мы долго в приличный вид приводили, мой малыш даже на всякие специальные косметички затратился, чтобы крашеные волосы соломой не казались, но согласись, охуенно же получилось! Ты повелся! — парень ржет радостно, даже можно поверить в искренность, если бы не его острый холодный взгляд.
А Ужасу хочется, несмотря на действие паралитика, зайти в бокс и, сука, филигранно несколько часов измываться над мелким ушлепком, а после ещё больше и изощренней над старшим гандоном. Шкуру снимать лоскутами, вырезать ещё функционирующие органы, жечь медленно, по частям, всё это на живую… да блядь! Это сейчас ему кажется мелочным, недостаточным! Это минимальная от той боли, которую он жаждет им причинить.
Знакомое издавна — темное, липкое — Тьма захватывает полностью, подчиняет, разрывает, как фольгу, ту сталь контроля и стабильности, и выпускает зверя… И убить не просто хочется — необходимо: дичайшим способом, самым шизанутым, извращенным, ебнутым в аморальности и жестокости! Хотя бы так, хотя бы долю себя вытащить, подчинить понятному и тому, что дает смысл, по крайней мере, давало смысл… Иначе то, что внутри, убьет его. Сожжет нахуй дотла.
Да ты, кажется, уже и не сопротивляешься этому. Не сопротивляешься ничему? Только на блядство чувствуешь, что поздно, не смотря на фальшивку перед собой.
И по его взгляду ничего хорошего не сказать, но и Каю равнозначно похуй, он лишь медленно так вскидывает вновь рукой, специально показательно наводя пульт на экран. Всем своим блядским видом давая понять — а это ещё не всё. Не ебаный эпик.
Так и есть, когда на экране новая-старая картинка: всё тот же аварийный трап, лишь с большим углом обзора, и там мелкой фигурой, почти на краю, Джек, испуганный, почти бешаный от злости и отчаянья, впервые выглядящей со стороны пиздец беззащитным, слишком блядь мелким.
Ему девятнадцать и его единственной защитой был лишь ты!
— Где вы его оставили? — ровно, даже не пытаясь вновь смотреть в сторону экрана, лишь на этих обмудков, хотя толку, по любому всё вокруг топит выжженным белым, и идея реально взломать замок и поубивать их в боксе не кажется уже такой бредовой.
С холодным намеком на усмешку, и не спуская равносильно ледяного взгляда с твари в клетке, Ужас подходит к ним ближе, оставляя за спиной блядскую бутафорию. Всё еще убеждая себя, что этим и ограничится, что запись оборвется, что они просто где-то спрятали мальчишку.
— Мой малыш захотел по-другому и потому мы его тупо… — парень фыркает, и как-то совсем похуистично уже отшвыривает от себя пульт — тот уже без надобности — всё своё внимание Кай теперь адресует своему волчонку, но говорить продолжает: — …Ну впрочем с какого мне заморачиваться? Всё в записи, теперь, кстати, оригинальной! А ты ж у нас эксперт по ним и хакам, программам, смотри сам и попробуй сказать, монтаж ли это теперь или нет.
И ракурс на записи действительно другой — тот самый поменявшийся и отдаленный. С такого не то, чтобы заебешься подделывать, просто не выгодно, и все указывает таким долбоебучим — не монтаж, слишком много объектов, дабы накладывать эффекты или переделывать с нуля, а если и могли бы, то даже за три дня невозможно закончить работу, минимум — за пять. И вывод напрашивается, долбит острой констатацией, и поэтому ему сейчас хочется разъебать и плазму, но блядь всю обойму он спустил в стекло, а это мерзостное желто-серое на экране продолжается…
— Ты думал, придешь сюда и останешься победителем, Ужас? Хуй! В чем-то выиграли мы. Отняли у тебя то, что было дорого. Хотя… — Кай склоняет голову в бок, хмыкает, и отрицательно мотает головой, — Ро всё же частично проебался, когда поставил на Фроста, как на твою главную слабость…
С издевающимися словами Кайлана на записи проносится последний кадр, всего один добивающий — момент выстрела в грудь израненному альбиносу, четкий и абсолютно смертельный.
Шум ветра глушит слабый динамик и в этой обработке не слышно ни одного другого звука, там — где это происходило лишь ублюдская желтизна фона заброшек, серость давно потрескавшихся бетонных труб по правому краю, и ядовито-желтые пары поднимающиеся со дна ебаного хим потока внизу…
Там — происходящее — происходившее, ставит конец и окончательную кровавую точку во всем; эти твари и добивались этого, не просто убить — уничтожить мальчишку целенаправленно, их последняя мера и казнь одновременно; посчитали, что на краю неизбежного он не выдержит, расколется, скажет хоть что-то, что может его спасти, но Джек настолько уже заебавшийся, вымотанный, без сил и какого-либо терпения, он лишь упрямо смотрел на поддонка Дая и знал, что с ним сделают. Абсолютное серое осознании неизбежного.
За Фростом всего пять сантиметров продолжающегося подножия, а дальше гребанная пропасть — десять или двадцать метров вниз и по ядовито-желтой реке с бурным потоком, где травануться можно только парами… И блядская, проклятая картинка-кадр тотально явственна.
Настолько тупой садизм в чистом виде, издевательство пыткой и не щадящий метод — дьявольская, жестокая насмешка, и выстрел стал первым спусковым смерти, все остальное — инерция и ударная волна, скидывая хрупкое тело вниз, в ядовитую пропасть. Камера охуенно четко фиксирует последний миг, записывает, и сейчас это на экране. Настолько… невозможно? Словно фильм, только вот на паскудство — реалистичность зашкаливает. Травит похлеще и растирает в пыль.
Двадцать метров вниз — очевидно. Смертельно.
Даже для бессмертного альбиноса?
Они не могли сделать такую хуйню. Рациональность и взвешенность решений? Да пошла она нахуй, эта рациональность, потому что логика-тварь молчит, не приводит опровержений, доводов, да хоть банального — при таком стечении обстоятельств и таком падении можно выжить — хуй! Нельзя! И это точное ослепляющее знание, с той самой констатацией и холодностью бывшей профессии.
Всё обрывается. Белый шум режет, не дает сосредоточиться, привести хоть одно классическое в аргумент, темно-серый бетон вокруг повсюду до блядства бесит — давит, и лишь подсвечиваемый сверху белыми диодками бокс, на такую ебань отвлекает. Где так ублюдски-нахально довольствуется всей игрой Кайлан. Тварь!
Рык индифферентен, не нужен, но Ужас рычит, без уже этой заебано-тупой логики, подходя ближе к смертникам и на зло — не то свою, не то их, щелкая одной из кнопок на дверной панели.
Действие слабое. Нахуй и ну нужное, уже по формальности и банальности, но он хочет, чтобы кто-то из них страдал, мучился выбором, мучился от неминуемой адской боли сжигающей все тело наживую. Отдельный контейнер, встроенный в раму двери, выкидывает внутрь всего один шприц с наполненной красной жидкостью. Это, по сути, было его унижение, если бы проебался и загремел в эту ловушку, но теперь это их решение и проблемы.