Мерзотность запущения вокруг, заброшенных зданий, серости и грязи не бесит, даже не наводит ни на что. Ни на одну из мыслей. Ебаный штиль. И Питч знает что это пока — переходное состояние перед пиздецом, так — временная анемия мозга и того, что когда-то отвечало за нервную и эмоциональную систему. Это пройдет.
Пройдет, да. И станет хуже. Ему ли? Городу?
Городу. Конечно ему — 604.
Нужно думать об эвакуации, о побеге, а мысли вопреки медленно так, предательски, начинают утекать в другое — в химозное — отловить каждого и уничтожить. Устроить напоследок ту ещё кровавую баню, утащить в пепелище как можно больше, как можно извращенней; кровавые шлейфы по всему 604, не оставляя привилегий даже ебаному Шпилю.
Напоминание о Шпиле заводят с полоборота, и, сука, парализованные до этого эмоции приходят взрывной волной в движения, а он напротив — останавливается, резко выдыхая дым и осматривая серо-желтые бетонки, обшарпанные, раскуроченные пустыри по южной стороне, шум от далеких небоскребов и шелест пыльного гнилого ветра здесь.
Нахрен вообще разъебывать теперь город, когда он сам себя вскоре поглотит? Уничтожит, как единица целого пиздеца? Сожрет всех, до конца, и будет медленно, но со смаком переваривать, и каждый будет заживо здесь гнить, уничтожать, заражать безумием, пока не останется не одной нормальной личности, пока не сговариваясь другие города не скинут на этот ебаные бомбы, чтобы избавиться, как от заразы. Погибельный 604, ненавистный им настолько, что хоть шкуру сдирай, что напалмом, что ядом по всем магистралям. Нет того, чтобы это уебищное место с разнозначными ублюдками заслужило. Нет такой казни и меры...
Ты и сам ублюдок, что заслужил подобное. Первый из всех в 604.
Факт уничтоженных, распотрошенных, разорванных голыми руками не колышет, вообще не кроет даже крупицей совести, как это зовется у человечков. Нет ни стыда, ни раскаяния; была бы возможность, ещё бы стольких же уничтожил, а на вершине списка обязательно всех из Шпиля — всех паскуд, равнозначного и главную Лунную тварину.
И был бы рад, даже частично удовлетворен. Сотни подохших горкой у ног — ничто, и за это ставить на себе клеймо тотального ублюдка как-то унизительно. С таким городом можно было бы и больших положить раскромсанными куклами.
Тогда за что ты есть ублюдок?
Ужас отводит взгляд от примечательных, давно заброшенных, серых четырехэтажек, на паскудство напоминающие другие, пока ещё жилые, находящиеся на Кромке…
Питч зачесывает волосы назад привычным жестом, и понимает что это, нервное, не нужное, но для отвлечения моторика работает паскуда хорошо. Смотреть на эти здания не хочется — мерзостно.
Ворочающееся внутри — вот что мерзостно.
Всё ещё соображаешь, что тебе нужно в другой город? — крутится прямым красным в башке.
— Зачем? — так просто приглушенно сказано и оглядывая знакомый район, но не понимая зачем. Зачем вообще здесь останавливаться, почему привычное автоматом — добраться до Севера — не срабатывает, равно и непонимание, зачем теперь куда-то ехать? Стремится?
Джек.
Имя, сорвавшееся с подсознательного, настолько знакомое, настолько ненавистное… Ненавистное?
Ужас зажмуривается и жалеет, что спустил всю обойму, ровно, как и выкинул пистолет там в зале. Вспоминание кроет. Застилает кровавым, или белым — хуй уже разберешь. Но это такой гольный пиздец!
Не уверен теперь даже в том, что поможет привычное — найти и разорвать? Тогда ты хотя бы знал кого, и отрывался по полной, наблюдая за пришпоренным к полу ублюдком. А теперь? Что теперь в сухом остатке? Взрыв где-то позади вдалеке и неясное, но нужное — выбраться из города? Это?
Намек на злостную ухмылку. Нет. Лишь утопить 604 в крови. Разодрать всех, каждого! По поперечному, по ублюдочному. Начать с верхов и по взрывам, или уж наверняка в яде все магистрали…
И в блядство непонятная ярость, чернильная ненависть захлестывает, и план спокойно уехать отодвигается медленно, но верно на задворки сознательного. Никуда он блядь не уедет, пока этот термитник существует! Потопит в адовой боли и крови, а уже после видно будет. В пыль весь участок, каждый участок, устроив ебаную анархию! В квадрате анархию, и на фарш весь Деп, всю богему Шпиля!.. А глав этого ебучего Шпиля…
Вырвать легкие на живую, раздробив ребра и пусть полетают! Кровавую дикую охоту! И спустить на них обезумевший город, обезумевших термитов, пусть живьем их разрывают, растаскивая в стороны конечности, прилюдная гребанная казнь, и можно будет наблюдать за этим с какой-нибудь верхушки, упиваясь истинной властью и мщением.
Только вот легче от этого не станет. Точно так же как и успокаивающее в подкорке — может выжил — равнохуйственно иллюзия. Ебанная нахуй иллюзия!
Ты его проебал…
Ты его полюбил…
Здравствуй, сука констатация! И двигаясь с места, но начисто не понимая на кой дьявол теперь возвращаться на Север. На кой хуй вообще теперь это всё?
А ты его любишь… Любишь, но не человеческой любовью. Другой: черной, жестокой, безумной, не дающей ни право выбора, ни право на спасение, ни право на свободу. Он лишь твой и ничей больше; твой глупый, безрассудный наивный мальчишка — белоснежная маленькая жизнь — твоя жизнь. Лишь твоя и ничья больше, и отпускать не намерен, ни на секунду, ни на сантиметр от себя! …Временная собственность?
Временная, как шлюха? Не противно ли от самой формулировки? Где был он, со своей тупой просто омерзительно-чистой преданностью и где твоё заумное и такое «правильное» — временная собственность?..
Захотел бы вновь ему предъявить это логичное — «временная собственность»?
Ты любишь его до кровавого марева перед глазами, так желая держать рядом, почти постоянно под собой, доказывая, будто в страхе, что только ты имеешь на него все права. Доказывая свою жестокость и право владения, занимая всё место в его жизни, выжигая всех остальных, и даже к воспоминаниям ревнуя бешено, неправильно, эгоистично. Хочешь отнять у каждого и перерезать глотки всем, кто когда-либо его видел, даже мельком, не говоря уже о тех, кто смел прикасаться к нему, к его коже… говорить с ним, пугать его. Его ведь нельзя пугать, касаться, оскорблять — он твой, а значит неприкосновенный…
Это ядом в кровь и сознание — эти ебанные мысли — только, где они раньше были, когда сам запугивал и оскорблял, в хуй не ставил… Где блядь? Что помешало?
Страх.
Ебаный едкий, как кислота опасный, страх. Страх себя и то, что это нечто внутри сожрет, и в конце останется лишь безумие, которое и навредит Фросту больше. Ебнешься на нем так, что убьешь его в конце, превратив его жизнь в сущий ад…
Или свою превратишь, подпустив, поняв, что он навсегда с тобой, но в конце потеряешь его, как когда-то их, и тогда чистилище настигнет тебя, равно и безумие, только болезненнее по правде в сотни раз. Этого блядь не захотел, шугнулся, как звереныш огня, и выкинул нахуй мальчишку из своей жизни…
Тогда сейчас поздравь сам себя, потому что чистилище наступило, и ещё в двойне! Ибо даже мизерного не пожелал дать, разьебал его психику, подсадил на себя, а как пришло осознание, нахуй послал!
Хуле — твоя воля — закон, раз нехуй показывать эмоции, пусть и он страдает и изводит себя, варится в этом один. А он и варился, до самого конца. Он страдал. Он тебя звал… любил сам до безумия, ровно, как последнее что он от тебя запомнил — взгляд полный ненависти и слова про белоснежную пустышку, которая и нахуй никогда не будет нужна. Отверг, молодец! Избавился от мальчишки, защитив свои собственные лелеемые и так, суко, оберегаемые эмоции!
И вот же, тварь, будь доволен — твоя главная головная боль разрешилась, больше никто не будет нервы на вилки наматывать, некого будет постоянно вытаскивать из пиздеца и зашивать дома, некому будет доставать с ебучими вопросами… Только вот на блядство ты сейчас всего этого жаждешь больше, нежели нормальной жизни или смерти всего города вместе взятых, жаждешь и по крупицам вспоминаешь всё, что вытворял и говорил этот глупый мальчишка. Его голос, его взгляд…