Она бы нахуй убила тебя за такое… И была бы права!
Ненавидеть весь город? Единственного, кого ты ненавидишь сейчас более всех, сильнее, нежели тогда ненавидел холеного мудака погубившего твою семью и тебя в целом… ты ненавидишь себя, сжирая изнутри. Но гордость-то победила!
Начать новую жизнь, забыть старое и возродиться? Да нихуя и ни разу! Ты бы не стал прежним, ничем бы новым или более улучшенным, если бы был с ним и принял то, что внутри и принял его. От себя не сбежишь и не изменишь, но вот так впустую, ради мнимого холода и горделивости отказался от дара — от редкого белоснежного, изящного хрупкого мальчишки, который настолько уперто верил и был предан? Просто выкинуть свою белоснежную жизнь нахуй, с таким бахвальством и эгоцентризмом? Умеешь сука, как никогда ранее. Поздравь себя и иди дальше!
Только вот нахуя и куда теперь — не знаешь. Не хочешь.
Выцвела даже кровь, которая и толкала вперед, в хуй не интересна теперь ни она, ни жизни, ни азарт в венах, ни наслаждение и власть над чужой жизнью. Сейчас, сравнивая, прекрасно понимаешь, что даже тогда такого не было — не было этой бесцветной похуистичности тлена, и сейчас лишь пустынное серое нечто, вязкое, как болото, неотвратимое, которое сам и организовал. И только когда сознание кроет точечным — не вернуть, потерял — начинаешь принимать всё, что было…
Круто.
И чтобы ты сделал, если бы было возможно вернуть? Или…если бы всё было по-другому, по-прежнему? Вновь и слова бы не сказал? Не подал бы и виду, что он нужен?
Шанс что выжил — минус ноль целых ноль пятьдесят тысячных — просто не мог!
А ты бы дал ему всё? Или просто вложил нож в руку, позволяя распоряжаться своей жизнью? Сучесть лишь в том, что это же белоснежный: он более благородней и честней, он бы не использовал, он бы ни за что не причинил вред.
Он никогда бы не причинил тебе боль.
То что он чувствовал и чем желал поделиться, отдать не просто кусок, а всего себя… Ты этого всё же хотел, пиздец как желал все эти его эмоции, что тогда, что сейчас. Сейчас так ещё больше. И ебучая ирония равнозначна сейчас наказанию, лишь когда потерял хочешь от него еще раз услышать все тупые признания, такие тупые, но сука нужные, желанные. Хочешь равно затащить его в безопасность и… что? Опять взять? Заставить быть рядом? Заставить жить вместе?
Но ты испохабишь ему жизнь. Напрочь раскрошишь остатки вменяемого. Уже испохабил… Быть точнее. Уже уничтожил. И та самая одна жизнь — ноль для тебя, как уверял же ещё утром, сейчас становится ключевой. Поздно понял блядь! Хотя нет… понял давно, ещё тогда, когда вытаскивал его из камотоза у Троицы. Понял насколько попал и решил лучшим из этого неизведанного будет отстраниться и забить. Отстранился, забил.
Доволен?
И серость нынешнего города, улиц, заброшек и пепелищ некогда успешных центров или жилых спальных районов — всё такая ебань, химически непригодная хуета с этим городом, с этой жизнью. И не доставало лишь одного. Того что здесь вырывают даже полные шизики и ебнутые на всю голову головорезы, рвут с остервенением и сохраняют всеми возможными способами — но вот так самолично пустить на утиль. Тот же матерый с лезвиями, что заботился до последнего о своей Лисички, та же сучка Фея, со своим приютом малолеток… Тот же уебок, сгоревший в пиздец каких муках, но стопроцентно усыпивший навсегда своего мелкого твареныша.
Все в этом ебучем городе говорит о невозможности, то что вообще противоположно ублюдсву и гнилостному течению жизни, но то, что пытаются и сохраняют, ибо другого нет и не будет, ибо это единственное ценное, даже для отморозков, если уж у них остается доля сознательного. Тот ебаный слой, что еще чего-то желает и надеется.
Только ему теперь нахуй не надо. Ничего больше. Никого. И если бы можно было…
Злости, как эмоции почти не остается, она бешеным темпом выгорает, равно ярости и ненависти ко всему и всем. Гольное знание — уничтожит, сотрет в белую пыль — да, но эмоционально не ёкает, не разрывает, как прежде, грудину изнутри. Нечему уже разрывать. Некому.
Твой зверь подохнет от тоски не позже следующих суток, сколько кровавого свежего мяса ему не предлагай…
Верно, сука. Верно. И всё что строилось, и вывозило на порядок, последние девять лет с треском рушится. А не похуй ли уже?
Город заслужит свою последнюю неминуемую кару. Только предвкушение от поломанных марионеток, что горами будут у его ног уже нет. Он их всех просто положит и поебать на будущее. Никакого гребанного хэппи энда.
Хотя, мог быть…
Мог? Схуяли? Если бы всё было нормально, и не вел себя как ублюдская тварь? Всё было бы прекрасно, радужно и действительно со счастливым концом? Хочется ядовито улыбнутся, однако блядь сил вообще уже нет.
Дни бы стали дольше, светлее и радостней, а ночи наполнились сладким предвкушением? И они бы уехали в прекрасное далеко, в злоебучий розовый закат, где, в будущем, он сам бы раскаялся во всем содеянном и стал примерным и постарался жить нормально? Что-то типа — жили очень долго и в мире? Да что за бредятина?
О нет, ты бы не поменялся, и наоборот, стало бы намного хуже нынешнего, стало бы хлеще. Больше садизма и отрыв голов всего того стада, что бы вас окружало. Зверь бы окончательно взбесился и защищал с остервенением, и никакого раскаяния даже близкого в мыслях бы не было, испепелилось бы все нормальное, понимаемое нормальным человеком. Остался бы лишь инстинкты, ничем уже не прикрытые, родные, знакомые, остались бы действительно лишь они и… он. Единственный, кого бы защищал и для кого строил новый город. Держать в страхе и панике, вынуждая власти вводить комендантский час лишь для того, чтобы на улицах после девяти становилось пусто и более приемлемо, и мелочь мог бы спокойно прошвырнуться до ближайшего автомата с блядскими энергетиками? Хуй!
Что энергетики ему противопоказаны, что поход одному. Какая же ебанная иллюзия несбыточного накрывает и приходится тряхнуть головой, возвращаясь в разобранную реальность и серость предстоящих сумерек… Север. Уже здесь, раскрывшись и простираясь перед ним.
Без малейшего запоминания своего маршрута, но уже дошедшее до точки назначения. Остается лишь дойти до знакомого дома и подняться на знакомый этаж. Пиздец, как просто.
Просто? Потому проще полюбоваться тошнотворно белыми просторами, стоя на месте, верно?
Это блядское осознание — зайти и понять, что пусто. Ничего не изменилось с самого начала, как ушел. Не будет, как прежде. Некому ждать. И ждать неизвестного на белом пустыре, не решаясь идти дальше. Словно что-то вновь оборвется внутри стоит вернутся в квартиру. Словно ещё один спусковой и последний. Поэтому так пакостно оттягивая?
Он не хочет, не желает вообще здесь находится. Делать выверенное, простое, запомнившееся давно. Лишь то самое — уничтожить все подпитываемое теперь только одним «нужно» в голове не дает похерить. Паскудство. Но виноват только сам. Никто иной. Никто блядь посторонний. Даже зарвавшиеся и сгоревшие ублюдки. Эти три дня ломки и нерешительность в гробу вспоминаться будут.
А зайти в квартиру нужно.
Зачем?
Это ебнутое «зачем», как виртуальный вирус, раздражает и множится в сознательном, застилая всё, и действительно — нахуя?
Зачем? Нахуя? На какой вообще пиздострадальный хуй?!
Он не замечает нестандартного до последнего, пока ручка знакомой двери не поддается с легкого нажатия, и тут же стопорит себя, резко оглядываясь, под стать всему интиуционному внутри. Нашла сука Фея? Нарики опять, как и вчера, шароебятся?
След от взлома на косяке — выбели дверь? Слишком тупо для Феи и её команды, слишком безалаберно и для людей Шпиля… Вывод о новых ебливых нариках слишком очевиден. Потому он так взбешивается: последнее, что Ужас сейчас хочет видеть и разбирать — долбоебического укуреного ушлепка по незнанию ввалившегося в его квартиру.
Потому без особой предостороженности Блэк почти сносит с петель входную, так что та ударяется от стену, и заходит в пустую почти квартиру, привычно доставая и перекручивая ножи в руках. Шум из ванны слишком громкий, нестандартный и он лишь морщится — одного беззащитного шизоида глушить — даже не то, что не солидно уже, и нахер не нужно по сравнению с тем что внутри, но и оставлять сейчас хоть одну душу в живых нет никакого желания.