Парень зажмуривается сильно, до боли и красных точек перед глазами, не то от ненавистной желтизны словно гниющего города, не то от своих идиотских мыслей и желаний. И хочется глотнуть воздуха — не этого, а настоящего или, как минимум, чистого — одуряющего своей холодностью так, чтоб и мозги, и легкие к чертовой матери выморозились и стало больно от этой чистоты.
«Мальчишка всё никак не может понять… Что, Джек, добегался? Теперь не можешь решить сам жить или нет? Что, хорошенько тебе незнакомый псих нервы потрепал? Или дело в твоем желании?» — почти как наяву — почти как рядом, цедит злым голосом подсознание, и он готов сам на себя окрыситься или завыть. От безысходности, от тупой боли под ребрами, нет, не в органах — где-то между ними, где-то, где лежат останки подохшей души…
«Тогда, почему все еще желаешь, если подох изнутри, а?»
— Желаю… — шепотом, так что шум города заглушает его слова, — Желаю все же. Хочу, желаю. Сильно… Очень сильно. До одури хочу!
Нет, так не должно быть!
Он трясет головой, будто это поможет вытрясти все ненужное и останавливающее. Всю эту хрень.
— Да хватит уже! Я не хочу бороться! Не из-за чего, не из-за кого… не хочу! И просто убиться, неважно как. Плевать. Заебали — все… И город, и жители, и ненавижу, всех — каждого!
Он срывает помятую кофту со спинки кровати, что так неудобно зацепилась за острый край и наскоро одевшись, захватывает ключи и выбегает из дому. Плевать куда, Джек не знает где окажется, лишь бы не в этом бетонном гробу. Плевать что будет с ним, и плевать даже на усилившийся патруль и панику и так давно съехавшего города. Ему уже плевать, его желание не сбудется, как бы он отчаянно этого не хотел.
====== Глава VII ======
А воздух становился гуще — удушающее, невыносимее, и плевать, что уже сумерки и по идее заход солнца принес с собой противный холодок и едва ли разбушевавшийся ветер. Он цыкает, шмыгает носом и наперекор орущей интуиции сворачивает налево.
«А надо было направо, твою ж мать, Оверланд, на право!»
— Заткнись! — словно в приступе паранойи шикает на самого себя Фрост и воровато оглядывается.
Но на узкой улочке меж стеклянных высоток никого нет, лишь потрепанные целлофановые пакеты, раздуваемые с ближайшей свалки и жестянки, когда-то полные напитков и энергетиков. Только грязь, только вонь и тотальная пустота… А он хренов идиот-самоубийца.
И беловолосый всё думает, думает, думает, и ничего не помогает вернуться в адекват, и всё его злит — абсолютно и бесповоротно. Выжигающая ненависть не уходит — бесят все и всё. Он готов даже зарычать на весь этот чертов мир, ощетиниться и послать всех и каждого поименно, но поможет ли, толку ли будет? И как бы противно ему не было, ничего не помогает… ничего и никто?
«Ты опять за свое?»
— Отъебись! — хриплый рык, что отдается глухим эхом от бетонок.
Скоро зажгут фонари, а неон уже и так просачивается своим противно-тусклым и ядовитым светом на пустынные улочки и шумные магистрали. Он не любит этот неон — слишком ядовитый, слишком приторный порой, слишком искусственный, не оставляющий надежды хотя бы на что-то настоящее. Всё лишь призрачное — ненужное, разъедающее последнюю надежду.
Ему пора кончать с самим собой. Уж лучше нож в глотке или легких, нежели безумие сдыхающего мозга. Какого хрена продержался столь долго, Фрост и сам не может себе ответить.
Вокруг пустынно, темнеет быстрее, чем ему казалось, где-то за три небольших улочки перед ним слышны пьяные разборки и звук бьющегося стекла. Удары, еще удары, выкрики и вновь несколько ударов, медленно стихающих и заглушаемых шумом от стаи полицейских патрульных машин, что промчались по магистральной ветке на юго-западе.
Уж слишком добрейшие хранители порядка распалились сегодня, гоняя свои машинки туда-сюда и завывая пуще прежнего. Такое происходило крайне редко, но если и происходило, то в последствии приводило к лютому пиздецу, а значит, по хорошему, нужно было в крайние сроки убраться с улиц, и вновь забиться в бетонные гробики. Но для него последнее было хуже ада, так что парень лишь злобно рыкнув, набрал быстрый темп, и вновь запетлял по зеркально-каменным лабиринтам, не думая вообще ни о чем и ни о ком. Он больше ничего не хочет, и не видит никакого будущего для себя, а значит, и скрываться не ради чего.
Из полицейского патруля № 316, вечерней смены района А7:
— … Повторяю… Выявлена еще одна группа подростков из трех человек, регистрация ОЦР не подтверждена, направляются на пересечении пятой Западной и А7, соблюдать протокол 89?..
— … Всем патрулям района А7, прилегающих А9, В12, Кромки и пересечение Западных Ди5 и Ди7, нелегалов без ОЦР, в особенности подросткового возраста не задерживать! Повторяю — не задерживать, выявлять и соблюдать протокол 89!.. Гоните их к 75 магистрали на юго-запад …
— …Вас понял, соблюдаем протокол 89…
Солнце уже не отсвечивало, оно давно зашло, опуская мрак и затхлую вечернюю сырость на весь неоновый город. Но огни не спасали — не давали надежду, яркие люминесцентные лампы, рекламы, отсветы от зеркальных высоток-шпилей, свет в квартирах… Ничего не спасало и не защищало от грифельной темноты гребаных улиц, и холодных вспышек сирен на бронированных патрульных машинах. А те по паскудски загоняли их как скот, отрезая пути отступления, и не давая сбежать по своим знакомым переулкам.
Где, зачем, когда конкретно, и с какого хрена всё завертелось таким ебучим образом, ответить он бы не смог, даже при спокойных обстоятельствах и будучи в безопасности. А сейчас и подавно, ровно и на то, с какого вообще перепуга оказался в это же вмешан, и как, твою мать, не уследил за той черненькой машинкой, лениво выворачивающей из переулка.
«Да, а как же, Джек? Будто у тебя вообще есть время думать, какой жареный петух клюнул этих ублюдков спустить все патрули на таких долбоклюев как ты!»
И вылилось ведь всё в паскудное и даже для него не такое желанное стечение обстоятельств, а как так — ответа не находилось, ни своему охреневшему мозгу, ни в принципе по логике даже этого ебанутого города. Но проблема, с блеском появившаяся из ничего, уходить не хотела, напротив — она издевательски, даже по меркам психов, и таких же конченных суицидников как он, росла ледяным комом, приобретая охренительно непомерные масштабы. Словно пыталась, иль грозила поглотить, а потом еще и пережевать каждого, кто в нее попадет. А «желающих» набежало не так уж и мало…
— Блядь!
Звук рвущейся джинсы и боль от острых шипов раскуроченного забора, что разодрал кожу на колене, но обращать на это внимание или отвлекаться на кровящую рану времени нет. На ближайшей стене вновь виден сине-красный отсвет от сирены патрульных и он матерится, желая в принципе не рождаться, перепрыгивая все же через небольшой заборчик, не обращая внимание на еще двух таких же долбанутых как он.
С какого такого полового органа полиция взялась за их отлов, и сгоняет стайки ребят к старой части А7, граничащего с А9, никто так и не понял, ровно, как и не поняли, что отлов будет масштабным, с загоном, как чертовых рабов. Но бежали все быстро, ибо остановка равна смерти, а то что эти ублюдки применят свои шокеры или того хуже — отловят и нацепят ошейник, гарантия стопроцентная. В любом из случаев это будет смерть, либо быстрая — под колесами массивных пятитонников-броневиков, либо долгая и мучительная — на принудительных черных работах, в подземных хим-отделениях.
Парень уже видел такое, парень знает что, когда идет «отлов», а патрульные дополнительно оснащены винтовками, хорошего исхода не будет. И неизвестно отчего сейчас, априори внутреннему состоянию, ему вовсе не хочется останавливаться и получать пулю в спину, а хуже того очутиться на тех чертовых работах, с ошейником на шее, и без шанса даже вдохнуть пусть и городской, но этот «чистый» воздух. К черту.
— С дороги! — злобно рявкает он, толкая какого-то паренька в сторону.