Нет. Не сучкой. Не в том контексте, что все применяют к этому слову. Сволочь, дрянь, еще тысяча матов и оскорбительных слов, но Фросту даруется жалящий грубый поцелуй, и Питчу не хочется именно сейчас называть его сучкой или сравнивать с шлюхой.
Вовсе нет. Джек охуенен.
Но время… Сейчас время несущественно, да и похер, только хочется проклинать промедление, и минуты на ненужные действия. Скользкий лубрикант растекается по пальцам, оценивающий взгляд скользит по распаленному мальчишке, можно было бы даже без чертовых лишних движений, потраченных минут, но он сомневается, что Джек ежедневно с кем-то трахается и готов к неожиданному сексу.
Мысль логическая, возможно вообще последняя мысль. Но она есть, и факт, что Фрост был в эти дни или ранее еще с кем-то неожиданно кроет сознание черно-красной пеленой бешеной ревности и злости. Мальчишка его. И только его.
И словно в наказание или просто в нежелании терпеть еще хоть минуту, вогнать сразу, резко, два пальца в узкое колечко мышц, полностью до упора, наслаждаясь пошлым вскриком взахлеб. Хищная усмешка и пожирающие желтые глаза, от взгляда которых Джек задыхается, не смея шевелиться, но предательски выгибается и тут же вновь стонет от ощущений. Это по-подлому не так как представлял, не так как разрабатывал себя сам на одну фалангу. Совершенно по иному, крышесносно аж пиздец, и он готов ебнуть свой мозг только ради этих ощущений наполненности внутри.
Джек сейчас умный мальчик: кусает губы и откидывается на серый плед, вскрикивая на более резких умелых движениях. Блэк едва ли усмехается, глядя на развязно-податливого парня, размеренно быстро растягивая, чувствуя, как мышцы сжимаются вокруг скользких пальцев, и на секунду прикрывая глаза, зная, что внутри мальчишки через несколько минут будет еще лучше. Белоснежный стонет капризно, загнанно дыша и облизывая красные губы, слизывая подтеки крови, и взгляд чертовски неосознанный, но желание и похоть слишком явственны и мысли одинаковые. Ровно, как и терпения у двоих уже нет, а потому несколько резких движений, прибавить еще один палец, услышать вскрик и насладиться им, на будущее ставя памятку отодрать мальчишку медленно, но притом до боли, чтобы так же вскрикивал на одной жалобно умоляющей ноте. Это будет охуенно, и будет через пару часов, но пока...
Не предвещающая ничего хорошего усмешка, спешно вытаскивая пальцы и приставляя набухшую красную головку к скользкому растянутому входу, новый поцелуй, такой же жадный, быстрый, сплетая языки и заглушая крик парня, входя одним слитным глубоким движением, в награду чувствуя, как дрожь прокатывается по чужому телу.
Без слов, нахально смотря в глаза и набирая темп, чувствуя уже на грани возбуждение Джека, как его влажная, скользкая от смазки головка пачкает живот, и почти издевательски не позволяя мальчишке прикоснуться к себе. Целуя грубо, входя первые несколько минут плавно, медленно, желанно привыкая и позволяя Фросту с силой вцепляться в плечи и спину короткими ногтями, но через еще два стона и один развратный вскрик, почти выходя и резко входя в мальчишку до конца, удерживая одной рукой за бедро, а другой хватая за белые, блядско мягкие, волосы и оттягивая голову назад.
Хриплое «да!» подливающее масло в ебучий костер. А они в херовом котле, в чертовом чистилище или аду. Но похуй. Уже похуй. Мальчишка заслужил.
Джек стонет пошло, ненасытно, он не понимает когда всё сливается — его берут грубо, резко, но у него стоит, стоит колом и блять даже о боли Фрост забывает, целуя Блэка и подмахивая, раздвигая ноги еще шире и отдаваясь полностью. Его доминант, хищник здесь — рядом, не сон. Твою мать, он сходит с ума, еще одно жесткое движение и он несдержанно кричит, кусает Питча за плечо, оставляя яркий отпечаток зубов, но его поощряют, загоняя большой член еще глубже, и ток прошивает чертов позвоночник, а заветное имя срывается с покусанных губ.
Поцелуй, еще один, он на грани, его не берут, а дерут и от этой мысли мышцы сводит в диком спазме, так охренительно хорошо, что он теряет способность к вдохам и выдохам. Кислород — к черту. Всё к нему, туда — вниз. Ибо уже ничто не важно, не жизненно необходимо. Вот она жизнь. Его жизнь, его чертово ядро жизни, и глаза напротив горят жидким золотом, почти расплавленным янтарем.
Не так много времени, с возней на раздевания и подготовку минут десять, если округлить, но и этого хватает с лихвой, чтобы дойти до края, лежа под ним, под своим люб…
Любимый ведь?.. Его хищник, Ужас, Тигр, его Питч… Любимый.
Джек не выдерживает чертовых ощущений, срываясь на крик и резко кончает, охеревая от оргазма, наслаждаясь хваткой на талии и болью от оттянутых волос. На ключицу приходится укус острых зубов, и парень чувствует, что Блэк не ушел далеко.
— Питч… — едва выговаривая, но взгляд, как только мужчина приподнимается и смотрит на него, становится осознанным.
Ещё. Понимание каждого разделенное на двоих. Ещё и ещё. Начального первого хватило только для того, чтобы не сойти с ума от дикого стояка и желания в башке. Так, выброс адреналина и тестостерона, — снять напряжение в телах.
Джек теперь сам дико улыбается, едва ли усмехнувшись и кидается первым, целуя до беспамятства, развязно вылизывая чужой рот и хныча от опустошенности. Нет, он хочет как минуту назад, чтоб горячо, чтоб заполняло, чтоб гореть в жидком огне и чувствовать как тебе засаживают по самое горло.
Твою мать, он хочет в горло. Блядь! Это возбуждает, и у него опять стоит, а он жмется к своему мужчине, потираясь и чувствуя ответное нарастающее возбуждение. Да!
Роковое ебнутое утро только начинается, на горизонте маячит приятно-розовый рассвет, романтично сладкий. Но поебать им обоим на милости, романтику и сладость. Только приторность на грани соленой крови, только страсть, переходящая в звериную ненасытность, боль от жесткой хватки в волосах и острые зубы на загривке, когда Фрост дразнит хищника и встает на четвереньки, слишком медленно прогибаясь в спине. Романтика? Да Фрост стонет так, что любая шлюха обкончается и обзавидуется, когда Питч резко вгоняет свой член полностью в растянутый скользкий от смазки и спермы вход. Джек шикарен в изящной хрупкости и в шлюховатом поведении, но он настоящий, открытый безвозвратно, принадлежащий только Ужасу, и в этом редчайшая ценность, дороже всех ебуче сладких рассветов романтично розового цвета. И дерут мальчишку тоже вовсе не романтично — приземленно, первобытно, жестко, и от этого еще более охуенно.
Вздох, тихий хрип, он не может даже сглотнуть, потому что в горле пересохло совсем и слюны тоже не осталось; постоянные крики, вздохи и выдохи, бляять это невозможно, но Джек громко дышит и откидывает голову на единственно оставшуюся на кровати мокрую подушку. Он прикрывает глаза, так охуенно, а его лижут в губы, и приходится вновь приоткрыть рот, позволяя Ужасу новый затяжной поцелуй. Дыхание учащается — хочется еще и он стонет, только горлу больно и новый стон теперь из-за дискомфорта в глотке, где начисто, кажись, пересохла слизистая, а тело блядь горит.
Блэк только неохотно отстраняется и видит совершенно другое во взгляде парня, лишь хмыкает в понимании и встает с кровати. Джека правильно поняли? Неважно. Пятиминутная передышка — тоже передышка. Учитывая весь день и половину ночи. Твою мать, как они дошли до этого? Губы сами по себе растягиваются в сладкой несдержанной усмешке. Где-то на краю сознания за шумом собственного сердца и сбившегося дыхания слышится вожделенный плеск воды. Да, твою мать! Как они раньше не додумались?
На улице пиздецки жарко, стемнело часа три назад, а может и больше, а за окном стоит ебучая жарища, но окна открыты и хотя бы летний пыльный сквозняк гуляет по комнате, едва холодя влажную кожу. Грудина вздымается и оставшиеся капельки пота стекают по бокам, остаются на ключицах и животе, а теплый ветер сжалившись дает легкую прохладу.