Приятного всем чтения!
Глава XXIII
Кончиками пальцев по руке, но не пытаясь разбудить, напротив, проверяя насколько глубок сон.
А он только морщится и едва ли запоминает внешние измененные факторы. Облизывает губы в полудреме и не обращает внимание на внешний шум, холодный сквозняк от врубленного кондиционера и движение рядом с кроватью. Кондиционера? Какого…
Осознание факта моментально вырывает из дремы, и парень распахивает глаза.
«Твою ж мать…» — впервые внутренний матерный монолог провоцирует не нервозность и злость, а легкость и ощущение удовольствия.
И Фрост как приличный, мать его, мальчик вспоминает. Вспоминает и понимает, что все же не сон, не очередной выкрутас чертового больного мозга. Реальность, реальность и еще раз реальность. Всё что… было.
И было так жадно, жарко, ахуенно, крышесносно и практически бесконечно. Дебильная улыбка прячется в подушке, и Джек радостно жмурится. Впервые, наверное, с его шестнадцати, искренняя улыбка появляется на лице без чувства стыда или сомнения, а боль в теле приносит только пиздец какое отличное настроение, и придурошное ликование внутри.
Всё — он дорвался, можно смело ставить печать на его диагноз и херачить успокоительными депрессантами.
Под ребрами что-то урчит и мирно сворачивается теплым лебяжьим пухом, и адская обреченность, вровень боли до этого, расщепляется к чертовой матери.
Вот так просто?
И Фрост не знает, что переключилось в тот момент, когда он собирался уйти, не понимает почему, и еще с тысячу «как?» и «из-за чего?», но это отстраненное — ненужное до поры до времени. Он не хочет знать ответы сейчас. Это, наверно, разрешится, но потом, а вот буря, теперь уже удовлетворения и чертовой, почти детской, радости захлестывают сейчас.
Джек прикусывает губу и тут же морщится — больно. Приятно больно. Твою ж, а помягче никак нельзя было, да? Он тихо фыркает и едва шевелится, желая всё-таки подняться, но чёрт там, тело отказывает, всё болит — ноет, саднит, но Фрост только довольно вымученно мычит в подушку.
В комнате сыро, почти тихо, либо это он еще не воспринимает четко посторонние раздражители, а легкая прохлада холодит открытую спину и, черт его возьми, от чего-то по телу бегут мурашки, а от контраста температур иль от образов минувшей ночи в голове, он не знает.
Хочется ещё… И парень жадно облизывает губы, стараясь не думать, не настраивать себя, ибо понимает, что уже на грани, вновь возбудится. Как малолетка какая-то, твою ж мать. Возможно лишь из-за раздраженности на свое поведение или больше от интереса, Джек всё же переворачивается на другой бок и сонно щурится, осматривая знакомые комнаты.
Где-то под грудной клеткой ебучий комок мышц резко сокращается и ударяет по ребрам так, что становится больно физически, когда Джек натыкается взглядом на знакомую фигуру. Мужчина в дальней комнате, на кухне, но так как квартира студия, Фрост без зазрения совести и даже с этого положения может наблюдать за ним. А Питч его не замечает. Кажется, что Ужас всея 604 вообще ничерта не замечает: стоит вполоборота к окну, лениво курит и сосредоточенно что-то смотрит на планшете.
«Вышедший на работу Кромешный, мать его, Ужас», — в легком возмущении или скорее восхищении думает про себя Джек, но не спешит привлекать к себе внимание. Вообще. Не спешит делать хоть что-то — даже шевелиться. К черту. Пусть ублюдочное время остановится и больше не бежит, он хочет урвать этот момент, такой нетронутый кем-то чужим, внешним миром, даже им самим.
Он не знает по сути кто перед ним, — Питч как за семью печатями: неизвестный, загадочный, пугающий.
Черт возьми.
Наверное у Джека только сейчас мозги встают на место или от схождения с ума он, как те блаженные, открывает для себя суть — не важно, уже не актуально, но только сейчас он понимает кто перед ним. В чьей квартире он находится, с кем переспал и, блядь, кто сейчас так прохладительно, опираясь о кухонную тумбу, читает сводки новостей.
«Скорее всего сводки новостей», — поправляет внутренний голос. Но Джеку плевать что.
Нет, у парнишки не расширяются глаза, не заходится в бешеном темпе сердце, страх не сдавливает горло, но просто монотонная информация, бегущая какой-то сиреневой или пурпурной лентой в голове, наконец доходит до сознания, и осознание немного кроет.
Только не в том в смысле, что ночью.
Убийца.
Так просто, без прикрас, без страшной паники или больших жирных букв. Просто одно слово. Одно осознание. И всё — ничерта ты больше с этим не поделаешь.
Он смотрит сейчас на убийцу — жестокого, беспощадного, одного из лучших-худших, самого опасного, беспрецедентно изощренного в своих расправах. Палач? Нет, хотя то, что он делает с другими психами и можно охарактеризовать так. Но просто слово Убийца подходит лучше.
Джек облизывает губы и понимает всю, сука, серьезность ситуации в которую попал.
И нет, ничерта в его сознании и душе не меняется, в плане щимительной привязанности и бешеной любви к Питчу, он не может выкинуть этого мужчину из своей головы даже на секунду, мнение о нем же, после всего что было, тоже не меняется. И как считал он Блэка сволочью и тем еще психом, так и считает. Нет, не произошло замены, жизнь под розовой призмой не поменялась, он не стал считать Питча спасителем города или оправдывать его ужасные поступки. Всё так же. Всё по-прежнему. Он даже не уверен на свой счет, и какое теперь отношение к нему же у Блэка. Ничерта не поменялось. Но просто дошло, когда вся лавина первоначального пиздеца его чувств немного спала.
До этого не до того было, он мучился, у него ехала крыша и плевать было до обоснуя и осознанки вот прям сухо и по факту. А сейчас…
Джек просто смотрит и не может понять, так ли всё? Может это кто-то другой — Ужас всего города? Но нет. Никогда, хоть подыхать будет, Фрост никогда не забудет тот злой взгляд Питча, там на заброшке, когда он перерезал глотку Шипу.
Но сейчас парень смотрит, с одной стороны не может наглядеться, скользя влюблённым взглядом по идеальному телу, и в то же время осознание наглухо херачит по мозгам.
«Ты любишь убийцу. Ага. И он сейчас рядом, и да, вы трахались всю ночь напролет, Оверланд», — с такой ненужной достоверностью подтверждает сам себе же Джек, и тихо фыркает себе же под нос, почти неверяще.
Забить на это — невозможно. Принять, как данность — уже ближе, но всё равно передергивает. Просто свыкнутся и закрыть в дальнем углу подсознания — не сможет. И нет, ему не противно, не страшно — страх давно уже отсутствует, наоборот, в голове и в душе ебучие спокойствие и безопасность рядом со своим хищником. Но просто Фрост приходит к мысли, которая теперь помечает черным жирным маркером, что, как ни крути, как не забывайся в крепких объятьях, как не люби и не целуй самозабвенно эти тонкие губы, всё же — это матерый убийца, которого боится весь город.
Как тогда, в экопарке. Только вот пошарпанная табличка в ебучей секции диких зверей — «Не подходить близко к клетке с тигром и не просовывать руки к хищному зверю!» — нихрена тогда Фроста не остановила, и пиздюлей он получил от родителей знатных, когда улизнул, и на свою восхищенность и наивность просунул руку в клетку с тем самым прекрасным черным тигром.
«А здесь не просто просунул и погладил, как тогда... А ты его любишь, спишь, целуешь, жить, твою мать, без него не можешь и доверяешь всего себя пиздец как безоговорочно!»
Беловолосый на секунду прикрывает глаза и думает, что вовсе не с этой ноты он хотел начать охренительное утро. Но вот так… Однако единственный факт в своем сознании его радует — Джеку абсолютно похуй на тех, кого убивает Питч. Ни жалости, ни возмущения, лишь какая-то внутренняя неправильная убежденность, что так и надо было с ними, и этого те ублюдки заслуживали.
А правильно ли делает Питч или нет — не ему решить и не городу. Это уже на самосуд самому Ужасу.
И кончать пора с этим размышлениями и, вообще, так нагло пялится на голую грудь мужчины. Джек только мотает головой и мысленно материт Блэка. Сволочь, и, вообще, с хера ли он по дому ходит в одних штанах, босиком и с голым торсом, это хоть, твою мать, законно?!