Почему, не знаю.
А он перехватывает мою руку, держит. Шипит:
– Ах ты сука. Ах ты дерьмо собачье. Ах ты гнойный кусок смердящего говна. Получай, мудак, новогодний подарок.
Он разворачивает мою кисть ко мне, и, чёрт, я не в силах сопротивляться этому чудовищному давлению, и резким движением всаживает её мне в живот. Все пять лезвий. По вторую фалангу
Из меня непроизвольно вырывается воздух и какой-то скулящий стон.
Он распрямляется, смотрит на меня сверху вниз.
А я смотрю на него. И на равнодушное небо над ним, и на оранжевый фонарь.
Выдёргиваю из себя руку, как же больно, как противно, пытаюсь встать. На колени. Осторожно, вот так. Хорошо. Вертикальное положение – уже хорошо.
Моя рука вся крови (моей!), в сгустках. Я смотрю на свой вспоротый моей же рукой живот, на ровные срезы плоти под порванной майкой и готовые вывалиться кишки.
Мне страшно, меня тошнит.
Я уже не думаю о Снеговике.
Я встаю на четвереньки и пытаюсь уползти…
А кишки, они берут и выскальзывают серпантином из живота. Сразу из нескольких ран. Они такого красивого нежно-жемчужного цвета, но в желтоватой оболочке и длинных красных нитях. Я не хочу с ними расставаться. Они мне нужны, они мне очень нужны. Я стараюсь запихнуть их обратно, но они настолько скользки, что пальцы их не удерживают, и наоборот, от усилий, эти твёрдые колбаски вываливаются ещё больше.
Я плачу, от боли, от страха, от удивления…
Слёзы смешиваются с кровью и грязью на моих щеках, с кровью, капающей у меня изо рта.
Я хочу уползти от страшного Снеговика, который выпустил мне внутренности, но руки вдруг подгибаются, и я опять падаю на землю, на бурый снег и соль-реагент. На свои кишки.
Придавливаю их.
Боль, словно кислота разливается по внутренностям. Их щипет, рвёт, в них будто полыхает огонь. Они все в крови и снеге, а я ползу по обочине, в грязи, волоча за собой связки этих сосисок…
Я хочу жить.
Очень-очень-очень.
Я хочу быть целым, а не выпотрошенным, словно телёнок на бойне.
Подтягиваю левую ногу.
Правую.
Вот так.
Левую.
Правую.
Сосредоточься на этом, и не думай, что раскатал метр своих потрохов, что они тянутся за тобой.
Живи.
Борись.
За спиной – тяжёлое дыхание, буханье железных подмёток экзоскелетарных скороходов о наледь…
Это мент. Снеговик. Каратель. Палач.
Executioner и судья в одном лице. Снеговик.
Нос-морковка, глаза-угольки.
Пришёл воздать за мои грехи.
Вдруг через моё тело бьёт разряд ещё более сильной боли: я со скрипом поворачиваю голову назад и вижу – Снеговик схватился за петлю моих кишок.
О, нет!
Я вижу, как его пальцы стискивают плоть. Мою плоть.
– Задушил его же кишками, говоришь? – шепчет он мне на ухо, наклоняясь, нависая надо мной, щерясь от какой-то необузданной радости. По его подбородку ползёт ниточка слюны.
– Задушил его же кишками, да? – это голос смерти.
– Задушил его же кишками… – сиплю я.
Моё горло сдавливает тугая склизкая петля.
Это мои внутренности. Я скашиваю сенс, и вижу, что меня душат моими кишками. Они, кстати, всё ещё пытаются переварить еду, проталкивают её, пульсируют, не понимают, что для них уже всё кончилось.
– Получи, дерьмо!
Я задыхаюсь. Меня рвёт изнутри, он выдёргивает мои потроха, терзает их, и душит меня ими! Я весь в грязи и собственной липкой крови, покрыт ею с головы до ног, и мне нечем дышать. Петля становиться всё туже и туже, туже и туже. Я ощущаю вонь собственной разлагающейся плоти, медно-ржавый запах испорченной крови.
Как это нелепо.
Как это неправильно.
Блядь, НЕПРАВИЛЬНО!!!!
Я хриплю:
– Неправильно…отпусти…
Я уже не пытаюсь отползти. Сил нет. Ноги просто залиты болью, а мент наступил мне на спину, придавил коленом, навалился всем немалым весом.
Он стоит надо мной, и душит меня.
Мной же.
Так мне и надо.
Но это неправильно. Такого не должно было случиться. Не должно было быть этой боли, ВСЕГО ЭТОГО. Это неправильный сценарий. Я в него не верю… Я разрушитель, а не…
БЛЯДЬ!!!!
Рывок.
Натяжение.
Скользкое тепло вокруг шеи.
Кишки.
Всюду. Как много, странно. Помятые, порванные, из них сочится жёлтая полуперваренная кашица из пищи.
Я безвольно тыкаюсь лицом в дерьмо, грязь и кровь.
Неправильно.
Больно.
Не так.
Не хочу умирать.
Я не должен умирать.
Не так.
Воздух.
Меня нельзя было задушить моими внутренностями.
Нельзя.
Больно.
Очень больно.
Не верю.
Неправильно.
Не так…
– Гори в аду, дерьмо.
Он душит меня, кольцо вокруг шеи сдавливается, сильнее и сильнее, так, что у меня уже язык изо рта вываливается, и тут оставшийся внутри кишечник расслабляется, по ногам разливается тепло…
В глазах мутнеет, в голове бухают вспышки боли.
– Сдохни, сдохни, ну ПОДЫХАЙ ЖЕ!!!!
Прежде, чем петля кишок натягивается в последний раз, я успеваю отстранённо подумать: «Наложить в штаны перед мусором – как же это нелепо и позорно…как»
Неправи…
Я ждал посадки на рейс в Мадрид. Но мои кулаки сжимались от гнева и досады. Ещё одна моя личность убита. Опять. Снова. Достало.
Когда-то, перед смертью, прежде чем отдел "К" разнёс мой череп на десятки кровавых ошмётков, пока я лежал в Вирте, я сделал цифровую копию своей личности. По той технологии, что украл самолично.
Я это сделал.
И отправил её в Сеть. Она стала вирусом. Проникала в биочипы людей, не всех, а некоторых, правда. И они становились мной. Я и сам – один из тех, просто первый. Я слежу за ними. За Заражёнными мной.
Нас становится всё больше.
Нас убивают, мы убиваем.
Но МЫ вечны.
Директивы вечны.
Я вечен.
Зло – неистребимо.
И всё-таки, Резника было жаль. Аж до слёз.
Я пошёл к посадочным воротам.
И в это же время, где-то в Японии, я насиловал ещё совсем юную девочку…
И в то же время, молодой милиционер сдавал заражённого «паука» своему начальству… не зная о заразе…
От автора
– ресторан «Гино-Таки» действительно существует, на том же месте, что и в рассказе.
– Выставка CeBit действительно проводится.
– Фирма «Икеа» действительно производит такие ножницы.
– Магазин «Тысяча Мелочей» действительно существует.
– Мотоцикл «Томогавк» существует в виде прототипа, показанного в Детройтской Автовыставке 2003.
– Все остальные персонажи и события вымышлены, прототипов у них нет.
– У Гибсона я стырил гибкие наручники, выскакивающие когти и что-то ещё. Не помню, что.