Шейн, которого всё же клонило в сон, стойко держался. Он внимательно следил за доктром, надеясь, что тот сделает хоть какую оплошность, которой можно было бы воспользоваться и сбежать из плена. Но у Возира не было сна ни в одном глазу. Шейн поёрзал на стуле. Он не мог понять, как же всё так получилось.Торлин же должен быть городом-призраком, в котором никто не обитает и в который никто никогда не приезжает, потому что нигде нет информации о том, где этот город располагается. Сколько ценных и старинных вещей могло быть оставлено жителями! Лёгкая добыча. Ничто не могло помешать. Если и говорить об отвернувшейся спиной удаче, то, скорее всего, это был самый яркий пример её подлости. Какова вероятность, что в один день с ним в безлюдном городе окажется ещё кто-то?
Парень посмотрел на лестницу, ведущую в кабинет хозяина. Нет, об этом даже не стоило думать. Если он побежит наверх, в запасе у Шейна в лучшем случае окажется полминуты. За такое короткое время ему не удастся взломать замок бронированной двери, если ранее у него это не вышло и за полчаса. А если бы и получилось, то неизвестно, что ждало за дверью. Конечно, была вероятность, что там могла находиться какая-нибудь комната, в которой есть окно. Но Шейну не хотелось ставить свю жизнь на кон, потому что, всвязи с его положением, удача не собиралась радовать его своим присутствием. Что-то подсказывало - в случае провала побега, револьвер доктора сыграет свою роль.
Он окинул взглядом зал и остановил своё внимание на Раде. Он не мог её понять. Она, казалось, ни разу не шелохнулась за всё время, начиная с той минуты, как села на диванчик. Шейну ещё никогда не встречались люди настолько сильно отрешённые от жизни. Её присутствие где-либо ничего не меняло: через несколько дней, когда все уже будут сидеть у себя дома и пытаться стереть этот день из своей жизни, легче всего будет забыть о печальной молоденькой женщине Раде Аседе. То есть, окажись она на каком-либо мероприятии или в гуще других событый, на следующий же день никто бы и не вспомнил о её существовании. Она жила в своём мире и не нуждалась в реальном, равно как и реальный мир не нуждался в ней. Если жизнь – это театр, а люди в нём – актёры, то место Рады было бы даже не в зрительном зале, а вне его, где-то за дверью. Ничто; ничто не связывало её с окружающей жизнью.
Ресторан молчал. Но он должен был помнить те славне времена, когда люди заходили вовнутрь не для того, чтобы переждать ночь и погрузиться в себя, но для того, чтобы перекусить и отдохнуть. Кто-то мог произнести за одним из столиков первые слова любви. Кто-то делал предложения руки и сердца. Могли происходить больные разрывы. Проводились деловые встречи. Словом, бурлила обыкновенная жизнь, которую подчёркивала музыка, играющая на фоне в стиле джаза или блюза. Самый обыкновенный ресторан, который всегда радужно встречал постоянных и новых посетителей. Теперь же, хоть электричество и работало, никакая музыка не играла. Ресторан молчал. Молчал, потому что некому было слушать.
Цикл III-IX
Хаумея открыла глаза. Её немного подташнивало, в глазах всё плыло, да и давящая тяжесть чувствовалась в голове. Она зажмурилась и еле слушающейся правой рукой протёрла глаза. Потом снова их открыла. Первое, что она увидела, это включённая люстра, светившая прямо над её головой. Девушка приподнялась. Рядом с ней сидела незнакомая молодая женщина, выглядевшая чем-то очень опечаленной. Хаумея попробовала заговорить, но смогла издать лишь слабый стон. К счастью, незнакомка услышала и повернулась лицом к Хаумее. На этом всё и закончилось. Сидевшая смотрела пустым взглядом то ли на Хаумею, то ли сквозь неё, и молчала.
Очнувшаяся девушка услышала чьи-то негодующие голоса. Она повернула голову. Оказалось, что она находилась в здании, напоминающем ресторан. Кроме неё и молчаливой девушки присутствовало ещё шесть человек. Ей знакомы было только двое – Церуго и Шейн. Остальных Хаумея видела впервые. У барной стойки стояла, сжав кулачки, ещё одна девушка, у которой на теле виднелась большая татуировка. Ещё трое стояли рядом с дверью – двое мужчин, один из которых прижал второго к стенке и женщину, разгневанно что-то выяснявшую у прижатого к стенке. Он был весь бледным, а на лице смешались чувства страха и злобы.
- Где моя машина? – грозно спросила Виктория. Вообще, психиатр умела держать себя в руках. Только в редких случаях она могла выйти из себя и дать волю гневу.
- Сломалась, не работает, я не знаю, что с ней! – кричал Люк, плеваясь. В отличие от Виктории, он себя не сдерживал. Но понять угонщика можно было. Мало кто бывает спокоен, когда его шею несильно сдавливает чья-то рука, и, несмотря на то, что у терпящего обе руки свободны, страх слишком силён, чтобы что-то сделать.
- И я должна тебе верить?
- В твоих же интересах рассказать всё, - поддержал Викторию Возир.
- Что вы издеваетесь надо мной? – жалостливо затараторил Люк. – Её машина не протянула и получаса. Мне пришлось пешком бродить по городу, а я ещё и заблудился. Потом ночь. Вы хотя бы представляете, каково это?! Вам хорошо, вы тут в помещении спали все, а я всю ночь бродил! Один! Вы бы знали, что там в темноте может привидеться! И только сейчас увидел машину вашу, увидел этот ресторан, вспомнил, что вчера сюда Виктория забежала, и поэтому попробовал зайти, в надежде, что тут есть люди. А вы...
- Что мы? – перебила Виктория. – Думали, с распростёртыми руками ждать будем? Угнал машину? Ничего, заходи, согреем, накормим?
При этих словах Возир поморщился. Люк застонал, не зная, что ответить. Шейн был готов подойти к доктору сзади, сбить его с ног и отобрать револьвер и ключи от машины. Но все замерли от одного единственного слова, произнесённого Церуго:
- Хаумея?
Все посмотрели на светловолосого парня. Он стоял в нескольких шагах от девушки, больше дня пролеважшей без чувств, но теперь вставшей с диванчика. Церуго неуверенно пошатывался – он не знал, подойти к Хаумее или нет. Огненно-рыжие волосы девушки спадали ей на лицо, укрывая от уставившихся на него глаз.
Хаумея стояла с опущенной головой и не двигалась. Она что-то прошептала, но никто не разобрал её слов.
- Милая, что ты говоришь? – переспросил Церуго.
- Собери их всех вместе, - повторила девушка. Виктория тотчас же припомнила эти слова. – Эксперимент скоро начнётся. Грехи. Рассвет кровавых искуплений.
Слова были лишены связи и смысла. Кроме Виктории никто ничего не заподозрил. Возир предположил, что тяжёлое состояние девушки подействовало на её психику, поэтому она ещё не до конца пришла в себя. Остальные, скорее всего, подумали также.
Даже сама Хаумея удивилась словам, вылетевшим из её уст. Она сначала даже не поверила, что это произнесла именно она. Девушка хотела сказать совесм другое, что-то вроде «что здесь происходит, Церуго, где я?»
Ей вдруг стало страшно. Она заметила что-то странное на лестнице, ведущей наверх к кабинету. Там стоял шар, издавающий такие стоны, как будто он находился в агонии. Судя по лицам смотревших на неё людей, шар видела только она. Женщина, стоявшая у двери быстро подошла и что-то спросила, но Хаумея ничего не поняла. Всё её внимание было приковано к шару, медленно спускавшемуся по лестнице многочисленными руками и ногами, вырастающими из шара и снова исчезающими в нём.
Страх увеличивался, но девушка не могла оторвать своего взгляда. Присмотревшись, она ужаснулась. Оказалось, что это был вовсе не шар, а неестествеено переплетённые голые тела людей: именно им принадлежали эти ноги и руки. Девушка заметила и головы. Они были обращены к ней и издавали те самые мучительные стоны. Уродливый клубок тел медленно приближался к Хаумее.