Почему один элемент в тускнеющем объекте мысли отделяется от остальных и действует, как мы сказали, самостоятельно? Почему другие элементы не принимают в образовании нового представления никакого участия? Все это загадки, которые мы не беремся отгадывать, ограничиваясь простым указанием на факт. Может быть, более тонкий анализ законов нервной деятельности даст когда-нибудь ключ к решению этих загадок; может быть, также, что в нервной деятельности мы не найдем объясняющего принципа для указанных явлений, и тогда придется предположить в них активность самого сознания. Но мы во всяком случае не будем вдаваться в детали.
Общий взгляд на непроизвольное течение мыслей.
Подводя итоги сказанному, мы видим, что разница между тремя видами ассоциации чисто количественная и сводится к большему возбуждению нервных путей, соответствующему той части исчезающего объекта мысли, которая служит формирующим началом для следующей мысли. Но modus operandi (способ действия) этой части во всех случаях тот же, независимо от ее величины. Элементы, образующие новый объект мысли, готовы возникнуть перед сознанием каждую минуту, потому что соответствующие им нервные пути были однажды возбуждены сразу вслед за нервными элементами, соответствующими предыдущему объекту мысли или его активной части. Этот физиологический закон, закон привычки, распространяется в конце концов на ток, пробегающий по нервным путям. Направление и виды его модификаций зависят от не известных нам условий, благодаря которым в мозгу одних лиц ток сосредоточивается в малых участках, в мозгу других он распространяется во всю ширину пути. Отгадать эти условия для нас, по-видимому, нет никакой возможности. Каковы бы они ни были, во всяком случае в них коренится глубокое различие между гением и прозаической натурой — рабом привычки и рутинного образа мыслей. В главе «Мышление» мы возвратимся к этому вопросу.
Произвольное течение мыслей. До сих пор мы рассматривали процесс ассоциации в форме непроизвольного течения мыслей. Образы фантазии сменяют друг друга независимо от нашего желания, то следуя прочно проложенным путям обыденной привычки, то носясь беспорядочными скачками по всему протяжению пространства и времени. Таковы грезы, мечты. Но значительная доля в потоке наших идей связана обыкновенно со стремлениями к известным целям, с сознательным интересом; в таком случае течение мыслей называют произвольным.
С физиологической точки зрения мы должны предположить, что стремление к цели выражается в преобладании деятельности вполне определенных мозговых процессов за все время течения наших мыслей. Наше обыденное мышление не простые грезы, не бесцельное блуждание — оно всегда вращается около какого-нибудь центрального интереса, около основной темы, к которой большинство наших представлений имеет известное отношение и к которой мы после минутных отступлений возвращаемся снова. Мы предположили, что такой интерес поддерживается непрерывным возбуждением нервных путей. В смешанных ассоциациях, которые мы изучали до сих пор, части каждого объекта мысли, служащие для нее поворотными пунктами, представляют для нас интерес, в значительной доле обусловленный их отношением к общему интересу, который временно овладел нашим сознанием. Пусть Z будет нервный процесс, обусловливающий общий интерес, тогда если авс является объектом мысли, а b имеет более ассоциаций с Z, нежели а или с, то b станет интересной, руководящей частью объекта и будет вызывать только элементы своих ассоциаций. Ибо энергия, вызванная возбуждением нервного пути b, будет увеличена активностью Z, которая не повлияет ни на а, ни на с, вследствие отсутствия всякой предшествующей связи между Z и а и между Z и с. Если я, например, думаю о Париже, будучи голоден, то весьма вероятно, что объектом моей мысли будут парижские рестораны.
Проблемы. Но как в теоретической области, так и в практической жизни существуют интересы более тонкие, принимающие формы определенных образов-целей, которые мы стремимся осуществить. Цепь идей, возникающих под влиянием такого интереса, обыкновенно составляет мысль о средствах, необходимых для осуществления данной цели. Если мысль о цели сама собой не указывает на средства, то нахождение последних образует проблему, совершенно своеобразную самостоятельную цель, к достижению которой мы сильно стремимся, но природы которой мы не можем себе ясно представить, как бы мы ни желали этого.
То же самое наблюдается, когда мы хотим припомнить что-нибудь забытое или найти логическое основание для суждения, сделанного интуитивным путем. Желание здесь влечет нас в том направлении, которое кажется верным, но к такому пункту, который невидим. Короче говоря, отсутствие образа служит таким же положительным руководящим мотивом для наших представлений, как и его присутствие. Пробел в нашем сознании представляет при этом не совершенную пустоту, но чувствительный недостаток. Если бы мы захотели объяснить с физиологической стороны, как мысль, находящаяся еще в потенциальном состоянии, все-таки проявляет известную активность, то мы должны были бы предположить, что при этом нервные пути возбуждены, но в наименьшей степени и на полусознательном уровне. Постарайтесь, например, символически охарактеризовать состояние человека, который ломает голову, стараясь припомнить мысль, пришедшую ему на ум неделю назад. Элементы ассоциации, связанной с этой мыслью, в данном случае налицо, но они не в состоянии оживить в памяти забытую мысль. Мы не можем допустить, что мозговые процессы, обусловливающие эти ассоциации, не совершаются вовсе в человеке в такой момент потому, что искомая мысль вот-вот может быть охвачена его сознанием. Ритм фразы, выражающей искомую мысль, уже звучит в ушах, соответствующие слова вертятся на языке, но не припоминаются окончательно. Вся разница между тем случаем, когда мы припоминаем забытое, и тем, когда ищем средств к осуществлению некоторой цели, в следующем: первый случай относится к минувшему опыту, а второй— нет. Если мы сначала проанализируем способ припоминания забытого, то нам легче будет понять сознательные поиски неизвестного.
Разрешение проблем. Забытый объект «чувствуется» нами как некоторый пробел между другими определенными объектами. При этом мы смутно помним, где, когда и при каких обстоятельствах нам пришла в голову в последний раз забытая теперь идея. Мы помним в общих чертах и тему, к которой она относится. Но все эти частности не сливаются в одно прочное целое, которое могло бы заместить ощущаемый нами пробел; мы чувствуем неудовлетворенность и ломаем себе голову в поисках других частностей забытого факта. От каждой частности лучеобразно расходятся линии ассоциаций, и это обстоятельство дает повод ко множеству попыток восстановить забытую идею по ассоциации с какой-нибудь из частностей. Здесь сразу обнаруживается, что многие из них не имеют к искомой мысли никакого отношения, поэтому сразу теряют всякий интерес и ускользают от нашего сознания. Другие элементы мысли ассоциируются одинаково хорошо и с искомой идеей, и с другими представлениями, находящимися в нашем сознании. При появлении в сознании таких ассоциаций мы начинаем испытывать своеобразное ощущение, побуждающее нас хвататься за них и сосредоточивать на них наше внимание. Таким образом шаг за шагом мы вспоминаем сначала, что нам пришла в голову искомая мысль, когда мы сидели за столом; что при этом был наш хороший знакомый X; далее, что толковали тогда за столом о том-то и том-то; наконец, что мысль эта была в нас вызвана каким-то анекдотом, в котором определенную роль играла какая-то французская цитата.
Все добавочные элементы ассоциации возникают в нас независимо от усилий воли, посредством самопроизвольного течения мыслей. Роль воли при этом заключается только в подчеркивании тех элементов ассоциации, которые кажутся наиболее подходящими, в сосредоточении на них внимания и в игнорировании остальных элементов. При помощи подобного блуждания нашего внимания по соседству с искомым объектом мысли элементов ассоциации накапливается так много, что общее напряжение всех необходимых нервных процессов преодолевает преграду и нервный ток, соответствующий давно искомому объекту мысли, стремительно пробегает по своему пути. И когда полусознательный «зуд», если можно так выразиться, испытываемый нами при поисках известной мысли, вдруг превращается в живое ощущение, наш дух чувствует невыразимое облегчение.