Затем мы тащили ведро во двор.
А там уже рядком, высунув языки и заранее облизываясь, ждали все шестеро псов и умильно поглядывали на кухонные окна.
Я доставал из-под крыльца шесть плошек и расставлял их в ряд, а Галка, вооружившись щербатым половником, поровну разливала помои в каждую посудину.
Псы стояли смирно и, затаив дыхание, ждали команды.
— Пиль! — говорил я наконец, когда все было готово, и все шестеро стремглав бросались каждый к своей плошке.
Громкое чмоканье и чавканье оглашало двор.
Этой весной пришлось прибавить седьмую плошку для Псинки.
Когда на другой день после приезда в положенный час псы собрались у крыльца, Псинка была тут же.
Она скромно отошла в сторону и ждала.
Галка налила седьмой черепок до краев и подманила ее пальцем.
Псинка вежливо вильнула хвостом, подойдя боком, ткнулась холодным носом в Галкину руку и потом уже принялись за еду.
Мало-помалу тощее брюшко ее на наших глазах округлялось, а черепок быстро мелел.
В это время вышло недоразумение между рыжим сеттером Томом и овчаркой Мухой: Том нацелился на косточку в соседней плошке и попытался выудить ее из-под носу у зазевавшейся не ко времени Мухи.
Началась потасовка.
— Том! Томка! Прочь, негодяй!
— Муха, оставь! — кричали мы, расправляясь с воришкой, как вдруг сзади нас раздался пронзительный дай.
Мы обернулись и обомлели.
Перед псинкиным черепком, веером раздув огромный хвост, с налитыми кровью, длинными трясущимися сережками, стоял старый индюк Иваныч. Злобно косясь по сторонам, он норовил выхватить из черепка аппетитно размокшую хлебную корочку.
Псинка, припав на задние лапы и прижав от ужаса уши, тявкала на него дрожаще и звонко.
— Ах ты… — рванулась было к нему Галка, но я схватил ее за руку, и мы замерли, готовые каждую минуту броситься на помощь.
Индюк наступал.
Он еще шире распустил веер и, посинев от злости, гневно залопотал.
Псинка не робела: она дрожала мелкой дрожью, но храбро скалила мелкие зубы, ощетинивала загривок и яростно тявкала.
Галка порывалась в бой.
Иваныч все наступал. Шерсть на псинкином загривке поднялась и встала дыбом. Несколько секунд огромный индюк и крохотная лохматая дворняжка, смотрели друг на друга горящими от ненависти глазами. Но тут произошло невероятное.
Иваныч, не переставая лопотать, распустил по земле крылья и решительно шагнул к плошке, как вдруг Псинка пронзительно взвизгнула и, подпрыгнув всеми четырьмя кривыми лапками, цапнула одну из болтавшихся прямо над ее головой яркокрасных сережек Иваныча.
Индюк обалдело рванулся, свернул свой веер и с пронзительным воплем обратился в бегство.
— Псинка, да ты герой! — визжала Галка, вне себя от восторга размахивая половником.
А Псинка припадала на задние лапки, лизала нам руки и все еще тряслась с головы до ног, с опаской поглядывая в сторону птичника, куда постыдно скрылся оскандалившийся Иваныч.
Каждый день по утрам мы с дедушкой Акимом Васильевичем, невзирая ни на какую погоду, кололи дрова для кухни.
Порядок этот тоже был заведен исстари и пришелся мне очень по душе: приятно было в утреннем холодке поразмять плечи и руки.
Сосновые дрова сочились свежей янтарной смолой, и колун с легким визгом врезался в розовато-золотистую древесину.
Было раннее утро, и по небу плыли рваные пухлые облачка.
Аким Васильевич, сев на пенек, раскуривал старую пенковую трубочку. Я же наладил толстое полено и норовил его расколоть одним махом, когда из дому вышла Галка.
Она вчера только напорола на стекляшку ногу, и теперь, куксясь и прихрамывая, направлялась к нам через двор.
Навстречу ей, переваливаясь на низких красных лапах, шел толстый старый гусак.
Галка смутилась: гусак этот славился в Дубках своим злобным нравом, и она его сильно недолюбливала.
Поэтому Галка миролюбиво свернула в сторонку и прибавила шагу. И тут, — не то ей просто стало больно, или она второпях наступила на камешек, — но только Галка взвизгнула и присела.
Гусак, приняв это за личное оскорбление, вытянул позмеиному шею и, злобно зашипев, бросился на нее, как вдруг что-то маленькое и лохматое стрелой мелькнуло мимо нас и, шаром подкатившись к гусаку, с силой дернуло его за хвост.
Гусак, загоготав от неожиданности, перевернулся, беспомощно взмахнув в воздухе красными лапами, а Псинка — это была она — уже неслась прочь, растерянно поджав хвост и унося в зубах победный трофей — белое гусиное перо.