Уважающий вас Лев Толстой.
Впервые опубликовано в «Летописях», 2, стр. 138. Дата определяется письмом М. А. Сопоцько от 5 июня 1895 г., которым вызвано печатаемое письмо.
Надежда Александровна Сопоцько (рожд. Фидлер, 1849—1921), — фельдшерица, позднее учительница.
1 Михаил Аркадьевич Сопоцько (р. 1869), в то время последователь Толстого, позднее его фанатический противник и изувер-черносотенник. См. т. 52, стр. 344. В письме от 5 июня 1895 г. Сопоцько писал Толстому, что 2 июня он был арестован и находится в тульской тюрьме, о чем просит сообщить его матери.
2 Сопоцько просил прислать ему «немного денег, чаю и сахару», а также книг.
3 В конце июля Сопоцько был отправлен в административную ссылку на три года в г. Пудож Олонецкой губ.
101. В. Г. Черткову от 8 июня.
102. H. Н. Страхову.
1895 г. Июня 13. Я. П.
Вчера получил ваше письмо, дорогой Н[иколай] Н[иколаевич], и очень огорчился и тем, что ничего не знал, чтò происходит с вами, что вы не сочли нужным известить меня, нас об этом, т. e. о важном происходящем с вами событии: болезни и операции. Мне хотелось бы, чтобы вы знали, что вы не одиноки, что мы, я, всей душой сочувствую тому, что происходит с вами: горю, радости (этого мало у вас), опасностям, которым вы подвергаетесь. Огорчен же был, главное, тем, что много пострадали и теперь еще, может быть, страдаете. Выздоравливайте поскорее и приезжайте к нам; с удесятеренным желанием видеть вас вообще, видеть вас у себя и, если возможно, содействовать восстановлению ваших сил ждем вас к первому июля. Тяжелый нынче год, много больных. Я тоже не переставая хвораю разными болезнями: и своей желчной — второй сильнейший припадок был третьего дня — и инфлуэнцией, и мочевым каналом. Вообще разлад, и чувствую, что всё ближе и ближе подвигаюсь к последнему путешествию, что не мешает мне, однако, заниматься всё тем же своим делом в светлые, сильные минуты. Как вы в этом отношении? Меня очень заинтересовали ваши слова о том, что вам многое мне хотелось рассказать. Ваша внутренняя жизнь меня очень интересует и представляется мне значительной, несмотря на внешнее ее однообразие. Нынче приехал к нам на один день Сережа с своей невестой. Они, кажется, очень любят друг друга, но мне всегда страшно за любящих людей, когда они женятся, вроде того как страшно за родильницу, только в этом случае больше несчастных, чем счастливых родов. Я знаю, что вы часто тоскуете от своего одиночества, вероятно теперь более, чем когда-нибудь. Не тоскуйте, а цените свою свободу, которую вы не чувствуете, как здоровый — здоровье. Прощайте пока, до свидания, если бог велит. Обнимаю вас и очень люблю.
Л. Толстой.
13 июня 1895.
Прочтите в Русской Мысли, май, статью о математике,1 мне очень понравилась, желал бы знать ваше мнение. Статья Вл. Соловьева о нравственности,2 напротив, очень не понравилась мне; в нем нет бессознательной внутренней оригинальности.
Впервые опубликовано в сборнике ТТ, 2, стр. 61—62.
1 Речь идет о статье московского педагога Всеволода Петровича Шереметьевского (1850—1919), под заглавием «Математика, как наука, и ее школьные суррогаты», напечатанной в «Русской мысли» 1895, № 5, стр. 105—125, за подписью «Вс. Шерский»; в ней доказывается глубокая устарелость, или даже архаичность методов, положенных в основу школьного преподавания, и необходимость ввести в него основные понятия о функции и элементы исчисления бесконечно малых.
2 Владимир Сергеевич Соловьев (1853—1900), философ-идеалист и поэт. См. о нем и об отношении к нему Толстого в т. 62. Статья его «Религиозное начало нравственности» была напечатана в «Книжках Недели» 1895, 4, стр. 72—89.
* 103. Л. Л. Толстому.
1895 г. Июня 13. Я. П.
Хотя со стороны имею о тебе известия, милый Лева, — нынче Сережа, кот[орый] приехал вчера на один день к нам с Маней, рассказал, что получил от тебя письмо, — но хочется прямо общаться с тобой и знать всё подробно про твое душевное и телесное состояние. Мы, как ты уж знаешь верно, около недели переехали в Ясную, и я всё время хвораю и теперь еще не поправился, хотя нынче чувствую себя хорошо совсем. Мама очень трудно переносит свое пребывание в Ясной. Никуда не выходит из дома, но и в доме всё беспрестанно напоминает ей того, в кот[орого] она вложила все радости, весь смысл жизни. На ней поразительно видно, как страшно опасно всю жизнь положить в чем бы то ни было, кроме служения богу. В ней теперь нет жизни. Она бьется и не может еще выбиться в область божескую, т. е. духовной жизни. Вернуться же к другим интересам мирской жизни, к другим детям, она хочет, но не может, п[отому] ч[то] жизнь с Ваничкой, и по его возрасту и милым свойствам, была самая высокая, нежная, чистая. А вкусив сладкого, не хочется не только горького, но и менее сладкого. Один выход ей — духовная жизнь, бог и служение ему ради духовных целей на земле. И я с волнением жду, найдет ли она этот путь. Мне кажется, так бы просто ей было понять меня, примкнуть ко мне, но — удивительное дело — она ищет везде, но только не подле себя, как будто не то что не может понять, но не хочет, нарочно понимает превратно. А как бы ей легко было, тем более, что она любит меня. Но горе в том, что она любит меня такого, какого уже нет давно. А того, какой есть, она не признает, он ей кажется чужд, страшен, опасен. Мало того, она имеет rancune1 против него, в чем, разумеется, я виноват. — Но я не отчаиваюсь и всеми силами души желаю этого, и надеюсь, и делаю, что умею; и желаю этого уж совсем не для себя, а для нее, п[отому] ч[то] знаю, что это одно могло бы дать ей жизнь истинную.*