* 196. О. К. Толстой.
1907 г. Августа 7. Ясенки.
Сейчас прочел, милая Оля, твое письмо Диме (б[ольшому]),1 и хочется написать несколько слов. Не знаю, сумою ли. Сказать хочется о том, что нельзя, не должно, нехорошо смотреть на себя и на свою жизнь как на что-то хорошее ли дурное, — но совершившееся, законченное. Во-первых, и в прошедшем не было ничего дурного — не в событиях, а в руководивших тебя мотивах — напротив, было всё хорошее, во-2-х, и главное, в настоящем и будущем тебе, как и всем нам, предстоит великое благо, которого мы не стоим, если не хотим и не умеем пользоваться им. Не говорю уже про твою внешнюю жизнь с такими друзьями, как Ч[ертковы], и с такими будущими, как твои дети,2 и с твоей свободой, тебе предстоит самое лучшее благо жить хорошо перед богом и радоваться и радовать близких своей радостью.
Я, кажется, неясно пишу, но сущность того, что хочется сказать, то, что ты обязана быть благодарна и радоваться и радовать своей радостью всех, с кем общаешься, и, главное, детей.
Прощай, милая. С отцовской нежностью целую тебя и детей. Мне очень хорошо и с каждым днем всё лучше и лучше. Как бы желал, чтобы с тобой то же было. И это только от тебя зависит.
Л. Толстой.
Пишу от Чертковых.3
7 августа 1907.
Ясенки.
Печатается по копировальной книге № 7, л. 396а, куда вклеена рукописная копия А. П. Сергеенко.
Ответ на взволнованное письмо О. К. Толстой к В. Г. Черткову из Англии от 8 августа н. ст. 1907 г., написанное сразу после того, как она подписала и отослала бумаги, необходимые для ее развода с A. Л. Толстым.
1 Владимир Григорьевич Чертков. Толстой называл его: Дима большой в отличие от сына, В. В. Черткова.
2 Дети О. К. и А. Л. Толстых: Софья Андреевна (р. 1900) и Илья Андреевич (р. 1903).
3 По приезде из Англии Чертковы жили в Ясенках, близ Ясной Поляны.
* 197. П. Н. Мрыкиной.
1907 г. Августа 8. Я. П.
Очень сожалею о том, что не могу ответить на ваше письмо так, как вы бы того желали, т. е. осудив поступок вашего мужа. То, что́ жизнь своими трудами на земле лучше, чем занятия торговым делом, в этом для меня нет никакого сомнения. Думаю также, что все вероятия за то, что дети воспитаются лучше, помогая родителям в земледельческом труде, чем в городских учебных заведениях. Вопрос для меня только в том, что побудило вашего мужа к такой перемене жизни. Если причиной было желание жить более сообразно с своими вкусами, более для себя лично приятной жизнью, то не думаю, чтобы он нашел то, чего ищет, и удержался бы в этой жизни. Если же причина в том, что он такую жизнь считает более сообразной с его религиозными убеждениями — та, что вообще изменился его религиозный взгляд на жизнь, тогда можно только радоваться за него и быть уверенным, что он найдет в такой жизни то, чего ищет. Во всяком же случае очень советую вам не противодействовать вашему мужу, а постараться с любовью и доверием отнестись к нему и помогать ему в той трудной поре, к[отор]ую он переживает, а не препятствовать.
Нет на свете ничего важнее и радостнее для людей любви их друг к другу. Избави вас бог потерять любовь. Тогда наверное вы будете несчастливы. Помогай вам бог.
Лев Толстой.
8 августа 1907.
Печатается по копировальной книге № 8, лл. 406 и 407; текст плохо отпечатался и восстановлен рукой Ю. И. Игумновой. Отрывок впервые опубликован В. Г. Чертковым без указания адресата в его статье «Отношение Л. Н. Толстого к земледельческим колониям» — «Голос минувшего» 1913, 10, стр. 58.
Ответ на письмо П. Н. Мрыкиной из с. Локоть Томской губ. от 10 июля 1907 г. (почт. шт.). Корреспондентка жаловалась, что муж ее под влиянием сочинений Толстого решил бросить службу в городе, переехать в деревню и заниматься земледельческим трудом. Он отказывается отдавать детей в школу, считая, что достаточно их обучить грамоте. «Так ли он рассуждает, так ли он понял вас?» — спрашивала она.
198. Л. Д. Семенову.
1907 г. Августа 8. Я. П.
Очень рад был вашему письму, милый Леонид. Помогай вам бог подвигаться и, главное, утверждаться в той внутренней духовной работе, к[отор]ая, судя по вашему письму, с особенной силой происходит в вас. Кто прошел по этому пути хоть немного, уже не сворачивает с него. В письме вашем мне жалко было одно: ваше мистическое отношение к умершему другу.1 Это заставляет меня бояться за вас. Знаю всю трудность вашего положения, но думаю, что облегчить, уничтожить эту трудность может только сознание единства со всем, с богом, а при этом сознании должна исчезнуть значительность всего личного — как своей личности, так и всякой другой — живой или умершей.