— Идём.
Мы спустились во двор и прошли в сад. Послушники обрезали кусты, ухаживали за газоном. Вдалеке на лужайке расположилась группа молодых людей в рясах о чём-то оживлённо беседуя. На боковой аллее стоял монах. Белая ряса, пояс с чётками, чёрный плащ с капюшоном. Невысокого роста, худой, лицо настолько елейное и умиротворённое, что даже неприятно.
Меня подвели к нему. Он протянул к моей щеке руку, и я интуитивно, как от змеи, отдёрнулся.
— Не бойся, сын мой, я лишь осмотрю тебя. Как, говоришь, твоё имя?
Голосок тихий, ласковый, но от него колени начали дрожать. Этот сухонький священник с бесцветными глазами напугал так, что…
— Вольгаст…
— Никогда не слышал такого имени. Где нарекли тебя?
— В церкви. В церкви Святого Мартина в Сенегене.
— Сенеген, хм… Где это?
— К востоку от Суассона. На дороге из Реймса в Лаон.
— Королевский домен?
— Бывший королевский домен. Теперь эти земли…
— Знаю, отошли герцогу Филиппу Доброму. Увы, человек не в состоянии удерживать что-либо в своих руках вечно. Даже король.
Разговаривая, он оттянул мне веко, заглянул в глаза, провёл кончиками пальцев по щеке, по шее. Он был ниже меня на голову, и для подобных манипуляций ему приходилось приподниматься на носочках.
— Чем занимаешься, сын мой?
— Я… читаю в основном, иногда фехтую, — слова приходилось выдавливать из себя.
— Фехтуешь? И как, получается?
— Мой наставник, слуга, говорит, что… лучше, чем у него. А он старый воин, был сержантом отца.
— Сержантом? Да, такие люди разбираются в военном деле. Ну а что дальше собираешься делать?
— Что собираюсь? В школу при монастыре… Я завершил обучение на артистическом факультете Парижского университета. Хотел в Сорбонну на богословский, но отец забрал меня и… и…
Что ж меня трясёт так? Этот монах сочится страхом, ещё немного и я зубами стучать начну!
— Хочешь стать священником? Но я не чувствую в тебе стремления к служению.
— Отец хотел этого. Он умер, и для меня это единственный выход…
— Ты бастард, — констатировал инквизитор. — Законные сыновья твоего отца преследуют вас с матерью, дабы забрать то немногое, чем он успел одарить вас при жизни, — отец Томмазо покачал головой. — Так часто бывает, поэтому незаконнорожденные дети стремятся обеспечить своё будущее, становясь монахами либо воинами. Почему ты выбрал стезю монаха?
— Я не выбирал.
— Тебя заставили, — это снова была констатация. — Плохо. Нельзя служить Господу по принуждению, отсюда и твоя неправедность. Вот в чём проблема. Но ничего, огонь и молитва это излечат.
Я вспотел. Что он имеет ввиду? Огонь и молитва… Костёр⁈
Я попятился.
— Ты всё ещё боишься, сын мой, — в голосе отца Томмазо мелькнули нотки огорчения. — Или это боится тот, кто вселился в тебя?
Сзади подошли собакоголовые, схватили меня за руки, вывернули. Под их давлением я опустился на колени, а инквизитор зашептал:
— Именем Господа нашего Иисуса Христа повелеваю тебе — внимай!
В руке его горела, потрескивая, свеча. Воск капал мне на лицо, скатывался по щеке горячими слезами, обжигал. Я хотел закричать, но лишь открыл рот и выпучил глаза, а отец Томмазо продолжил молиться:
— Экзорциамус тэ, омнис имундус спиритус, омнис сатаника потестас, омнис испурсио инфэрналис дэверсале, омнис леджио, омнис конгрэдарио эт сэкта дэаболика, ин номинэ эт вуртуте Домини Ностри Йесу Кристо…
Молился он долго, я понимал каждое слово, ибо латынь ещё со времён университета стала для меня родной. Знакомые формулы приводили душу в чувство, успокаивали. Вполне возможно, что моё нынешнее положение действительно проделки дьявола. Этот товарищ перенёс меня из будущего в прошлое, а теперь… я начинал испытывать облегчение. Молитва работала! Или я сам себе внушил?
Отец Томмазо положил ладонь мне на голову.
— Ин номинэ Патрис эт Филии эт Спиритус Санкти. Амен. Поднимайся, сын мой.
Меня никто не держал. Я медленно встал, стряхнул пыль с коленей. Инквизитор ощупывал меня взглядом, словно искал сломанную детальку, но, к счастью, не находил. Мне было тяжело смотреть ему в глаза, я опустил голову и прохрипел:
— Всё, я могу идти?
— Перекрестись.
Я перекрестился.
— Да, теперь ты можешь идти Вольгаст, — кивнул инквизитор. — Клещ, проводи молодого человека к воротам.
Собакоголовый поклонился:
— Как скажете, монсеньор.
До последней секунды я не верил, что меня отпускают, и лишь когда ворота закрылись за спиной, я облегчённо выдохнул. Рука потянулась ко лбу, вниз, вправо, влево. Господи, благодарю тебя за избавление от этого инквизитора отца Томмазо. Присмотрись к нему внимательней, пожалуйста, ибо мне кажется, что он не тот, кто тебе нужен.