— Пожар! Пожар!
В соседнем доме хлопнули ставни, истошным голосом завыла женщина, подхватывая мой крик:
— Пожа-а-ар!
В отблесках горящего факела мелькнуло растерянное лицо Мартина. Я махнул клевцом, Мартин отшатнулся и рванул в темноту улицы, кабаны метнулись следом, бросив своего лежать на дороге.
Я стукнул кулаком в ворота:
— Гуго, открывай, это я, Дмитрий… Э-э… Вольгаст. Они ушли.
Загремел засов, одна створка со скрипом приоткрылась.
— Господин, вы?
— Да, да, голос не узнаёшь? Как мама?
— Всё хорошо, никто не пострадал. Один пытался открыть ворота, но я его встретил.
— Где он? Живой?
— Дышит пока. Я его к конюшне отволок.
— Тащи светильник, надо поговорить с ним.
Гуго метнулся в дом и вернулся с жировой лампой.
— Туда, господин, — указал он.
Человек лежал возле стены, гамбезон справа был вспорот рубящим ударом, порез пропитался кровью.
— Священника, — простонал человек, когда я встал над ним. — Прощу вас, господин Вольгаст…
Это был один из двух наёмников Мартина, кажется тот самый, у которого я забрал клевец. Исповедоваться захотел.
— Когда идёшь убивать чью-то мать, — медленно сквозь зубы процедил я, — нужно заранее договариваться с Богом о прощении. А теперь придётся договариваться со мной. Отвечай, мразь, какого хера Мартин нацелился на мой дом?
— Деньги, господин Вольгаст… это всё деньги. Сеньор де Сенеген ваш единственный наследник. Мастер Батист готов дать за дом хорошую цену.
— Сколько?
— Не знаю. Но очень много. Очень. Господин Вольгаст, умоляю, священника…
— Ясно. Отца тоже вы убили?
— Не мы, люди Жировика. Орли… Сеньор де Сенеген нанял их. Они убили вашего отца, а потом слуг, которые с ним были. Это чтобы… чтобы подумали на них. Тела отвезли подальше и зарыли.
— Жировик в курсе ваших деяний?
— Нет… не знаю… Он никогда не подходил к сеньору… говорили только с кабанами, больше ни с кем. Священника, пожплуйста…
Голос наёмника становился тише, дыхание сбилось, изо рта вырывались хрипы. Не жилец. Гуго посмотрел на меня.
— Позвольте, я выволоку его на улицу? Если он подохнет здесь, придётся тратиться на похороны, а так забота города будет.
Я кивнул: волоки. Мелькнула мысль, дескать, перевязать, вдруг выживет, но тут же ушла. Он в наш дом не с подарками приходил, так что всё честно.
— Только забери оружие и пояс. Они твои. Хочешь продай, хочешь пользуйся. И обувь сними. Хорошая обувь, не надо оставлять её могильным червям.
— Спасибо, господин.
Темнота таяла, небо уже не казалось чёрным, а звёзды яркими; очертания крыш и церковных башен проступили отчётливее. С улицы доносились крики, и с каждой минутой становились громче. Я вошел в дом. Мама сидел у камина, на столе горела сальная свеча.
Увидев меня, мама встала.
— Сын, ты весь в крови. Ты ранен?
— Мам… Это не моя. Где Перрин? Пусть постирает.
— Перрин вместе с мальчиком наверху. Я велела им спрятаться.
Велела спрятаться. А сама осталась в зале встречать незваных гостей. Даже боюсь подумать, что было бы с ней, если бы я не успел…
Я выдохнул и опустился на стул.
— Всё закончилось, мама, вам больше ничто не угрожает.
И добавил про себя: сегодня. Что будет завтра, неизвестно. Мартин не остановится, он будет повторят попытки убить нас до тех пор, пока не получится или пока я сам не убью его. Не проще ли продать дом? Где этот Батист? Кто он вообще такой?
Мама выглянула в окно.
— Гуго, где ты? Затопи камин, ночь выдалась слишком холодной. И позови Перрин, она нужна мне.
Мама вела себя так, словно не было бессонной ночи, нападения, страха перед убийством, а я сидел совершенно разбитый. Не хотелось ничего, только спать, но вставать и идти в свою комнату сил не было. Я уснул прямо за столом, положив голову на руки. Краем уха слышал, как кто-то ходит, разговаривает, плескалась вода.
Хлопнули ворота.
Я поднял голову. В камине гудел огонь, напротив сидела мама, вышивала. Из кухни доносилось фальшивое пение Перрин, она всегда поёт, когда готовит. В открытую дверь заглянул Гуго.
— Госпожа Полада, от цеха каменщиков и штукатуров пришли люди, спрашивают, что случилось ночью. Пускать?
— Что им здесь нужно? Их цех расположен возле Вельских ворот, к нашему кварталу он не имеет никакого отношения.
— Я прогоню их.
— Нет, Гуго, это будет невежливо. Пусть заходят. Но не все. Много их?
— Целая толпа. Я скажу, чтоб зашёл только мастер с помощниками.
Сержант исчез.
Я широко зевнул, протёр глаза. Действительно, какого беса к нам припёрлись эти вольные каменщики? Может я и не знаком, как мама, с расположением ремесленных цехов города, но точно знаю, что не их собачье дело наши ночные происшествия. Если только мастер цеха не запросил разрешение у городского совета на право проведения расследования. Отдельных силовых структур вроде полиции в Средневековье не существовало, они появятся много позже, и согласно моим знаниям, подчерпнутым в Парижском университете, раскрытие преступлений велось по типу: кто желает заняться сыском? ты? на тебе денюжку. И желающие находились, тем более что все уголовные процедуры строились на почве доверия при минимуме усилий. Новоявленный сыскарь говорил: вот он, как мне кажется, преступник — и указывал пальчиком. Подозреваемого тут же хватали, доставляли в тюрьму и подвергали пыткам. Если кандидат в преступники сознавался, а он как правило сознавался, то дальше следовали суд и наказание, если не сознавался, наказанию подвергался сыскарь за ложный донос.