— Не убивай, а? — голос его дрожал. — Я правда… просто проследить за тобой хотел. Жировик сказал… Сказал, что кто увидит тебя, так чтоб не трогали, а только следили. Хочет знать, где ты норку выкопал. Он сам тебя хочет… того… ну… ты понимаешь.
Значит, я оказался прав, это действительно человек Жировика. Только вот неувязочка: кабаны тоже люди Жировика, они знают, где я норку выкопал. Почему не сказали до сих пор? Или ОПГ не такая уж ОПГ и в Рытвине не все подчиняются Жировику?
— А почему ты решил, что Жировик говорил именно обо мне?
— А о ком? — удивился паренёк.
— О ком-то другом, например, о торговце лошадьми с Ярморочной площади. Или он вам фотографию мою показал?
— Что показал?
— Портрет. Рисунок на холсте.
Парень напряг единственную извилину, причём было видно, как она отражается на лбу, и закивал:
— Понял, понял. Это как в библии. Нет. Ха, на рисунке же не поймёшь, там все одинаковые, мужика от бабы только по платью отличить можно. Жировик сказал, как ты выглядишь.
— И ты вот так взял и узнал?
— А чё не узнать? Ты приметный. Другого такого в городе нет.
А это плохая новость. Быть единственным в своём роде так себе удовольствие. Что ни сделаешь, каждый на тебя пальцем укажет. Где-то неподалёку была лавка стекольщика, надо поинтересоваться, нет ли у него зеркала, посмотреть, чем я такой замечательный.
— Ладно, парень, вали отсюда. И не вздумай Жировику сказать, что видел меня. Иначе найду и сам знаешь, что будет.
Он задышал:
— Да никогда! Никогда…
Я протянул ему руку, помогая подняться, резко обхватил за шею и сдавил. Он зашипел, впился ногтями в моё предплечье, я сдавил сильнее и держал, пока он не перестал трепыхаться. Опустил тело и приложил к стене спиной, будто спит. Перебрал парень винца, устал, пусть отдохнёт. Вышел на улицу и влился в общий поток, как ни в чём не бывало.
Гуго успел отъехать далеко вперёд, я не видел ни его, ни повозки, зато заметил лавку стекольщика. Она находилась в доме напротив. На прилавке стояли графинчики, кубки, блюдца из толстого зеленоватого стекла.
— Что желает молодой господин? — подскочил ко мне торговец.
— Зеркало есть?
Глаза его сузились.
— Зеркало?
— Я тихо спрашиваю?
— О, что вы, отнюдь! Вы хотите купить зеркало? Увы, но я не держу таких дорогих вещей в своей лавке. Сами понимаете, город кишит ворами и разбойниками, и стоит им прознать о столь дорогом предмете — жди беды. Однако я готов доставить заказ в любое указанное место.
— Как же я закажу то, чего не вижу?
— Я могу показать образец. Он неказист, но, поверьте, истинный товар так же отличается от него, как золотой франк от помятого денье.
— Хорошо, тащи свой образец.
Торговец шмыгнул в дом и спустя полминуты выскочил, протягивая на ладонях кусок стекла величиной пять на пять сантиметров. Маленькое зеркальце. Я схватил его и, держа в вытянутой руке, стал рассматривать себя. Видимость так себе, слегка искажённая, мутноватая, но…
Вот, значит, как я выгляжу. Молодой, лет двадцать с небольшим. Длинные светло-каштановые волосы зачёсаны назад и завязаны в пучок, это мама каждое утро делает мне такую причёску. Лицо чистое, без шрамов и родинок, брови чёрные, глаза светлые. Зубы, слава Богу, ровные, белые, без следов кариеса, что вполне объясняется отсутствием в рационе сахара. Что ещё? То, что я вижу, мне нравится, думаю, это бы понравилось и Кате. Сейчас я выгляжу намного лучше, чем в своей современности. Выражение лица наглое, уверенное. Таким оно было и раньше, но на фоне каштановой шевелюры и слегка раскосых глаз я вообще мачо. Короче, классный фейс.
— Господин, — тяжело задышал стекольщик, — только не уроните. Вы представляете, сколько стоит это зеркальце? Три ливра! Если вы уроните его…
— Забирай обратно, — я вернул ему кусок стекла, который он бессовестно назвал зеркалом. Всё, что нужно было, я выяснил, а тратить состояние на продукцию сомнительного качества не намеревался.
Стекольщик погрустнел.
— Очень жаль, господин. Но если вы передумаете…
— То обращусь к тебе. Не сомневайся.
Не успел я отойти от стекольщика, ко мне сунулся согбенный старичок с хитрым прищуром.
— Господин, если вы желаете зеркало по более низкой цене… — загудел он.
— Да отвали ты, — отмахнулся я.
Зеркала меня больше не интересовали, а вот почему я не чувствую угрызений совести после убийства человека — это интересно. Когда я грохнул того кабана, тоже ничего не испытал. Но там был страха: за себя, за маму — особенно за маму, да и адреналин зашкаливал. Сейчас ситуация иная, ни страха, ни беспокойства, угрожают только мне. Наши разборки с Жировиком носят личностный характер… Зря я его не завалил сразу, сам себе создал проблему.