Монах благодушно кивнул и произнёс:
— Кто из вас Сенеген?
Стражник толкнул меня к столу. Монах взял очередной лист, прочитал, помолчал, снова прочитал и проговорил задумчиво:
— Вольгаст де Сенеген. Ясно. Почему в кандалах?
Ни к кому конкретно он не обращался, поэтому я ничего не стал говорить. Стражник замялся.
— Это приказ прево Лушара. Он считает, что Сенеген склонен к побегу.
Так вот кому я обязан кандалами. Но если уж я склонен к побегу, то вешать их надо было на ноги. То же самое сказал монах:
— Почему тогда кандалы не на ногах?
Стражник пожал плечами, дескать, кто вешал, с того и спрашивайте.
Доминиканец покачал головой и продолжил рассматривать меня. Лицо задумчивое, словно решал, чем порадовать: то ли дыбой, то ли теми приспособлениями, назначение которых я не понял. Впрочем, может сильно не задумываться, отпираться я не собираюсь. Сознаюсь во всём, что предъявят, и попрошу прощения за всё, в чём потребуют. Строить из себя героя не стану. А на суде посмотрим, кто крайним останется.
— Как с вами обращаются, господин де Сенеген?
Я прикусил губу. Странный вопрос. К чему он это? Хочет поразить меня добротой душевной, проявить сочувствие, успокоить, а потом прикажет ногти на руках рвать? Или… Что написано в том листе, который он только что прочёл?
— Ну, в сравнении с этими, — я кивнул на Жанов, — неплохо.
— Шутишь никак? Стало быть, жалоб нет.
— Как же нет? Есть. Кормят плохо, содержание не подобающее, опять же кандалы.
— Тюрьма. А ты как хотел, брат мой? Раз уж попал сюда, стало быть, виновен, — он кашлянул. — Но Господь готов простить тех, в кого верит. В тебя он верит, — монах покосился на бумагу. — Я бы сказал, он тебе доверяет. Причём доверяет до такой степени, что готов предоставить монастырского адвоката на предстоящих слушаньях.
Я бы отдал свою вечернюю пайку, лишь бы на минуту заглянуть в ту бумагу. Это моя индульгенция, сомневаться не приходилось. Кто-то в противовес мастеру Батисту защищал меня. Кто? Кто решился на такое? Я мысленно представил всех, кого позволила вспомнить память предыдущего носителя… Пустота. Никого, кто обладал бы достаточной властью. Может быть, друзья отца? Я часто видел их в нашем доме, когда вернулся из университета. Среди них мог оказаться кто-то, кто имеет связи при королевском дворе. Но какова сила этих связей в городе, поддерживающем англичан и бургундцев?
Оба Жана заорали в унисон, заставляя меня вздрогнуть. Глупцы, что ими движет? Палачи всё равно добьются своего и заставят признать вину, пусть даже надуманную. А если не заставят, то запытают до смерти. Взять хотя бы Жиля де Ре, сподвижника Жанны д’Арк. Сейчас он друг и фаворит Карла VII, но пройдёт несколько лет и его обвинят в колдовстве, содомии, убийстве сотен детей, богохульстве, будут пытать, вырвут признание и отправят на костёр. Никто не поверит в обвинения, потому что судить его будут враги, которые сейчас претворяются друзьями. Но тут главное — цель. Сразу после казни судьи раздербанят всё нажитое несчастным Жилем по своим карманам, и уж поверьте, дербанить будет что: три графства, три баронства, куртка замшевая. Три. Куртки…
— Согласен что ли, глухой брат мой? — тронул меня за руку монах.
Я вздрогнул.
— С чем?
— Подпиши.
Он протягивал лист. Это был другой лист, не индульгенция, но… Я ошибся? Меня опять заставляют продать дом в обмен на жизнь? На самом деле нет никаких друзей, нет защитника, я всё надумал, и меня ловко и уверенно подвели к ситуации, когда лучше всё продать и бежать. И хорошо, если продать, а то ведь и бесплатно забрать могут.
Я взял бумагу, пробежался глазами по строчкам. Это был договор на право защиты меня монастырским адвокатом. Ага, есть всё-таки защитник!
Не особо раздумывая, я схватил перо и начертал: Вольгаст де Сенеген. Да будет так.
Глава 14
Меня отвели назад, но не в подвал к Полю и крысам, а на конюшню. Отдельная камера, нары, окошко в клеточку. Не гостиница, конечно, но лучше, чем было. Воздух однозначно чище, да и рожа Квазимоды перед глазами не мелькает. Изменения не коснулись лишь вечерней пайки: всё тот же разваренный горох, луковица, хлеб и пара яблок. Время снова потянулось скучной чередой. Похолодало. На дворе сыпал листьями сентябрь, и пусть дни по-прежнему радовали теплом, по ночам хотелось закутаться во что-нибудь тёплое.