Я ходил по стойлу из угла в угол, поглядывал в окно, прислушивался к крикам из пыточной. Сколько можно держать меня здесь? Три недели прошло! Я провонял, оголодал, оброс, одежда стала невыносимо грязной, тело чешется. Когда начнётся это чёртово предварительное разбирательство? Хорошо, хоть кандалы сняли. Поль обещал, но не сделал, а монах пальцами щёлкнул, и кузнец сам ко мне припёрся. Осталось дождаться суда.
Приходил адвокат. Невысокий, в возрасте, одет прилично. Судя по имени, дворянин, но скорее всего из безземельных, и адвокатская практика для него была единственным средством к существованию. Мы проговорили часа три, я хотел узнать различия между средневековым адвокатом и моей современностью. Этот человечек являлся светским представителем монастыря, защищая его интересы во всех судебных тяжбах, а также был обязан возглавлять монастырское ополчение во время боевых действий. Практика у него была обширная и затрагивала интересы не только монастыря, но и, с позволения аббата, многих цеховых объединений Реймса и частных лиц. Он имел собственную адвокатскую контору, которой владел в качестве наследственного лена, и значит, я оказался прав, решив, что землицы у него шиш. Однако это не мешало ему жить на широкую ногу, он даже похвастался, что ежегодный доход его составляет более пятисот ливров.
Я присвистнул: не хило так живут адвокаты во Франции. Но не зря говорят, что богатые тоже плачут. Когда я начал расспрашивать, что из себя представляет монастырское ополчение, лицо его стало задумчивым. Он пытался дать пояснения, описать тактику предполагаемых действий, виды вооружений, и я понял — это не его. Абсолютно. Сама мысль, что надо идти куда-то воевать, тыкать в кого-то копьём, приводила его в ужас. Глаза начинали бегать, руки трястись. Он хватался за рукоять меча, который носил исключительно ради статуса, и сжимал так, что белели костяшки пальцев. Он не боец, нет — обычный буржуа с дворянскими корнями, предпочитающий крепкий стул в тихой конторе жёсткому седлу на спине боевого коня.
Потом мы обсудили мои проблемы, они казались ему смехотворными. На допросе от меня не требовали признания вины. Во-первых, подвергать дворянина пытке дозволено лишь с разрешения суда, а моё дело ещё не рассматривалось. Меня просто хотели запугать — обычная следственная практика. Подсудимый приходит, смотрит и во всём признаётся. Во-вторых, есть люди, которые не оставят меня в беде, что наглядно продемонстрировал монах-доминиканец, проводивший дознание. Что это за люди, адвокат не сказал, лишь намекнул, что со временем я всё узнаю. Максимум, что мне грозило, штраф, и адвокат пообещал сделать его максимально низким.
На том и расстались.
Вечером к решётке лёгкой тенью скользнула девица. Она вцепилась пальчиками в прутья и зашептала:
— Ты Сенеген?
Симпатичная, удивительно чистая и без охраны.
— Де Сенеген, — без надежды на понимание, поправил её я.
— О, какие мы благородные, — хихикнула она. — Ладно, слушай, де Сенеген, тебе привет от Поля. Он спрашивает, помнишь ли ты ваш договор?
— Ты сама-то кто такая? Не похожа ты на тех, кто от Поля приветы передаёт.
— Ага, — закивала девица, — он предупреждал, что ты недоверчивый. В общем, он всё сделал, а уж ты сам решай, как быть дальше.
И так же легко растворилась в расплывающихся сумерках.
Утром коридор заполнился шумом. Спросонья я не сразу сообразил, что происходит. Подошёл к решётке, выглянул меж прутьев. Там, где был ход на верхние этажи, толпились люди. Много людей. Одни поднимались, другие заходили с улицы. Это не стража и не арестанты, простые горожане. Показалось или нет, мелькнул Гуго, следом пацанёнок. Этот поток лился около часа, баландер успел принести пайку, я её съел, а люди всё шли. Потом из подвала вывели сидельцев, некоторых приходилось нести на руках. Всего человек тридцать. Страж звякнул ключами, открывая замок моей камеры, и коротко бросил:
— Выходи.
В общей колонне я поднялся на верхний этаж. Это был большой зал с галёркой, всё помещение забито народом, люди стояли в проходах, висели на поручнях. Сквозь высокие узкие окна пробивался дневной свет, освещая лица, гобелены на стенах и деревянную трибуну с парой кресел. Перед ними стоял широкий письменный стол, стулья и несколько стражей в полном облаченье. Тут же скрестив руки на груди переминался с ноги на ногу мой знакомый лейтенант.
Под крышей стелился натяжный гул от сотни голосов, осыпаясь на головы людей древней пылью. Нас подвели к длинной лавке и приказали сесть. Я уже понял, что это зал судебных заседаний, и сейчас начнётся разбор дел, но не предварительных, иначе бы не пустили зрителей.