А потом я лежал на кровати, обливался потом и шептал:
— Кишка, сука… Кишка сдал…
Не знаю, сколько прошло дней, но каждый раз, когда я открывал глаза, рядом сидела мама, напряжённо-спокойная, губы плотно сжаты, морщины вокруг глаз. Даже сквозь полудрёму я мог сосчитать каждую морщинку и утверждать уверенно: их стало больше. Иногда возле кровати суетилась пожилая женщина. Не Перрин, однако лицо её было смутно знакомо. Я видел её. Где? И не она ли помогала Гуго тащить меня? Нет, та была моложе. Голос… В памяти сохранился её голос. Спокойный, уверенный и возбуждающий. Взглянуть бы на обладательницу этого голоса…
А потом я понял, что больше не хочу лежать. Туман в голове рассеялся, и я взглянул на мир трезвым взглядом. Всплыло всё, что произошло в ту ночь в доме Рыжей Лолы: как резали Баклера, горящий Кишка… Едва вспомнил о нём, на ум сразу пришёл синоним: «сука». Он выжил или сдох от ожогов? Надеюсь, что сдох.
— Мама…
— Да, Вольгаст?
— Я должен встать.
— Сельма сказала, что тебе рано вставать.
— Кто такая Сельма?
— Лекарка. Её прислали бенедиктинцы.
Опять бенедиктинцы! Уже в который раз они помогают мне. Но это не значит, что я во всём должен подчинятся указаниям их лекарей. Надо встать, да. Тело жгло от желания подняться и выйти во двор. Я упёрся локтями в кровать, напрягся. От левого бока толчками пошла боль. Я зашипел, но менять решения не стал, да и боль была не такая, как раньше: намного слабее, приземлённая. Спустил ноги на пол. Холодный.
— Подожди, — со вздохом проговорила мама, — я позову Гуго.
Одежды на мне не было никакой, и прежде, чем идти на улицу, сержант помог мне обуться и обернул в плащ. На дворе Щенок выгуливал Лобастого. Увидев меня, засиял.
— Господин, вы поднялись!
Я стоял, жмурился на осеннее солнце, по душе бегали тараканы, в ушах беспрерывным эхом отражался крик Баклера. Когда Кишка резал его, я понимал, что та же участь ждёт меня. И мне было страшно. Страшно, как никогда. Каждая жилка тряслась, в груди нарастал ужас. Я представлял ту боль, которая последует за прикосновениями бритвы. Сознание отуплялось, тело сковывалось. Из этого состояния меня вывел горшок с огнём. Он вызвал эффект катарсиса; я вырвался из состояния обречённости, а дальше… дальше случилось то, что случилось.
— Гуго…
— Да, господин?
— Кто была та женщина?
— Я не знаю, господин, никогда раньше её не видел. Молодая, очень красивая. Пришла и сказал, что вам грозит беда. Сказала, что Жировик готовит западню. Не знаю почему, но я поверил сразу. Она привела меня к дому Рыжей Лолы, вы уже были внутри. Я слышал, как вы бьётесь, видел, как люди Жировика окружают дом. Потом кто-то начал кричать. От его криков проснулись соседи, но никто не вышел, чтобы помочь. Все знали, кто тут живёт и кто приходит в гости. Эта девушка достала из сумки горшок. Я думаю, он был заполнен осадной смесью. Он был плотно закупорен, в крышку вставлен фитиль. Она подожгла его и попросила меня выломать ставни. Я сначала ударил, думал, разойдутся, но запор оказался крепкий. Тогда я ухватился за край и дёрнул на себя, а девчонка бросила горшок внутрь. Вы почти сразу выскочили сквозь пламя, мы подхватили вас и поволокли прочь. Уже на пустыре поняли, что вы ранены. Перевязали и повели дальше. Идти вы не могли, пришлось нести. А потом она ушла, ничего не сказала, я даже не знаю, как её зовут…
— Марго, — проговорил Щенок.
— Что?
— Её зовут Марго. Ту девушку.
— Ты знаешь её? — повернулся к нему я.
— Ну, не то, чтобы знаю. Я ещё слишком мелкий, чтоб она обращала на меня внимание. Видел в «Раздорке», слышал, что люди говорят. Не знаю так или нет, но вроде к ней Жировик подбивается, замуж звал. Сказал, если сунется кто, так он его самолично наизнанку вывернет. Так что к ней никто не лезет, боятся. А она Жировика на дух не переносит, в лицо ему говорит, что никогда с ним не будет. Но он терпеливый, своего добьётся.
— А живёт она чем?
— Одевается монашкой, продаёт паломникам щепки от Креста Христова или обрывки плащаницы. Зарабатывает хорошо, налог не платит. Говорят, младший Шлюмберже на неё глаз положил. Жировик в бешенстве. Ему с этим недорыцарем тягаться тяжело. Молодой, красивый, богатый! А на изнанку выворачивать, так тут не известно, кто кого вывернет.
Ну, если ему мастер Батист протекцию окажет, то на пару они любого Шлюмберже наизнанку вывернут. Другой вопрос, надо ли это Батисту.
— А почему недорыцарь?