Что делать дальше, я не понимал. Можно подняться на чердак, разобрать черепицу и попробовать уйти по крыше на соседнее здание. Но тогда мама и слуги точно станут крайними. Разозлённый Шлюмберже, не думая о последствиях, прикажет перебить их. Что остаётся? Сдаться? Двадцать минут уже прошли, городская стража не появлялась. Учитывая, что Шлюмберже-старший является главой городского совета, вряд ли она вообще появится. Папа с сыном вполне могли договориться меж собой и заранее уведомить капитана стражи, что на странные звуки в районе Мельничной улицы быстро реагировать не стоит. Вот он и не реагирует.
Щенок протянул клевец. Я покачал головой: это не поможет. Будь на мне хороший латный доспех, я бы ещё попробовал сблизиться с противником в тесной рукопашной схватке, а в обычной котте, это всё равно что броситься сверху на копья.
— Пацан, вали отсюда.
— Куда?
— Куда можешь. Мама…
Мама стояла в дверях своей комнаты. Как всегда спокойная, уверенная. Наверное, следовало послушать её тогда и уехать в королевский домен, всё сейчас было бы по-другому.
— Вольгаст, зайди в комнату. Я встану на пороге. Они не посмеют тронуть меня.
Посмеют. Им нужен я, и для этого они перешагнут через любую преграду.
— Мама, я не буду прятаться за вашей спиной. Перрин, уведи госпожу и закрой дверь.
— Вольгаст!
— Мама, вы же не хотите видеть того, что сейчас произойдёт?
Она поняла, что я хотел сказать. Наверное, если бы она не была такая сильная, то начала истерить или пытаться силой втащить меня в комнату. Вместо этого она прошла к лестнице. На мой жест удержать её, лишь махнула рукой.
Алебардисты успели подняться на верхнюю площадку. Увидев женщину, остановились.
— Скажите своему господину, что я буду говорить с ним, — негромко произнесла она.
Мама сильно рисковала, вставая на пути разгорячённых сражением и кровью наёмников. В таком состоянии не смотрят, кто перед тобой: женщина, старик, ребёнок — рубят всех и лишь потом разбираются. Я встал, перекрывая её собой. В случае чего успею оттолкнуть и принять алебарды на себя.
Один наёмник подался вперёд, его схватили сзади за плечо и отдёрнули. И сразу голос:
— Господин, тут женщина.
Несколько секунд тишины, потом Шлюмберже заорал:
— Бараны, я же сказал: женщину не трогать!
— Она здесь, у лестницы. Хочет говорить с вами.
Снова тишина.
— А ублюдок где?
— Тоже здесь.
— Эй, Сенеген, если выйдешь, клянусь, никто больше не пострадает! Слышишь меня?
Я сглотнул: очень хорошее предложение. Никто больше, значит, никто, кроме меня.
— Слышу! Только пусть твои спустятся вниз.
Шлюмберже скомандовал:
— Эй, все во двор. Быстро!
Алебардисты бросили дверь и начали пятиться. Я выждал минуту, и повернулся к маме.
— Ждите здесь.
— Вольгаст!
— Мама, если вы желаете мне добра, ждите здесь. Вас он всё равно не послушает, а мне одному будет проще договориться.
Мы оба понимали, что договориться с Шлюмберже не получится, не для того он напал, чтобы договариваться. Я даже предположу, что нападение связано не с пострадавшими от моих рук слугами, это лишь предлог. Каким-то образом он узнал, что я был с Марго. Кто нашептал ему об этом, не важно, но результат вполне закономерен. Ревность. И есть только один способ избавиться от неё.
Не выпуская меча, я спустился вниз и вышел во двор. Банда шлюмбержей стояла полукругом, направив на меня оружие. Хозяин нервно топтался у стены, похлопывая кулаком по раскрытой ладони. На нём было красное сюрко, из-под которого выглядывали края кольчуги, на поясе меч, кинжал. Паж позади держал салад[2], оруженосец лет пятнадцати сжимал в руках щит-экю. Шлюмберже вряд ли был старше меня, но уже рыцарь, и везде и всегда демонстрировал свой статус.
Я поискал взглядом Гуго, вернее, его тело. Возле ограды лежали трое шлюмбержей. Один ещё шевелился, тот, которому я пробил грудь алебардой, но судя по характеру ранения, шевелиться ему осталось недолго. Гуго среди них не было, возможно, тело сержанта валяется на улице. Он первым встретил у ворот непрошенных гостей, и получил первый удар.