Я не стал заморачиваться и встал в длинную правостороннюю стойку. С Гуго мы отрабатывали её постоянно, ибо лучшей защиты пока не придумали. Стойка коварная, имеет множество вариаций. Всё зависит от положения рук и ног, но главное, меч держишь двумя руками перед собой, при этом передняя нога согнута, задняя вытянута. Ты превращаешься в пружину, и можешь равным образом нападать и защищаться.
Шлюмберже примерялся ко мне четверть минуты, а потом резко сократил расстояние и ударил сверху вниз. Я принял лезвие на плоскость и опустил меч остриём вниз, позволяя клинку противника соскользнуть. Шлюмберже не удержал равновесие, подался вперёд, а я ушёл назад-влево, оказавшись у него сбоку, и мгновенно нанёс укол под мышку. Острие легко пробило кольчугу, войдя в тело сантиметров на десять. Шлюмберже махнул мечом, словно отгоняя муху, но боль тут же скрутила его. Он упал на колено и начал озираться, как будто потерял ориентиры.
Шах и мат. Зрители выдохнули, а я шагнул назад и посмотрел на Клеща. Тот щурился, но никаких знаков не подавал, значит, имею право продолжать атаку. Шлюмберже сфокусировался на мне и поднялся, прижимая правый локоть к боку. Удержать меч в правой руке не смог и перехватил в левую. Признавать поражение он не собирался, слишком постыдное для него решение. Проиграть рыжему бастарду? Он, любимец всех реймских дам и девиц на выданье! Ну уж нет.
Тогда получи.
Я пошёл по кругу, всё время заходя ему за спину. Он разворачивался, но не успевал, и когда на очередном шаге запутался в собственных ногах, я нанёс укол ему под лопатку. Не глубоко. Хочет он того или нет, но я заставлю его поднять лапки вверх. Или пусть сдохнет от потери крови. Такова моя месть за мамин страх.
На следующем круге я полоснул его по голени, потом уколол под коленку. Он пытался сопротивляться, но ни сил, ни реакции не оставалось, кровь вытекала из него вместе с жизнью. Он злился, начал ругаться, тогда я сблизился с ним и навершием ударил по губам. Изо рта вместе с воплем вылетели зубы. Разбитые в хлам губы придётся зашивать, не будет он больше красавчиком, как раньше.
Отец Томмазо внимательно следил за каждым моим действием. Непонятно было, осуждает он мою стратегию или ободряет, скорее всего, одобряет, иначе бы приказал остановить бой. Поманил пальцем Клеща, сказал что-то. Клещ шагнул ко мне и сказал не громко, но так, чтобы все слышали:
— Добей его уже наконец, Сенеген, не тяни.
Я перехватил меч так, чтобы было удобнее снести Шлюмберже башку, но тот опередил меня:
— Сдаюсь, сдаюсь… пожалуйста, хватит… остановись…
Клещ крикнул:
— Поединок завершён!
Ну и слава Богу. Наёмники обступили хозяина, а я отошёл к Гуго.
— Хорошим приёмом вы его свалили, господин, — то ли похвалил, то ли позавидовал сержант. — Слили его удар, а потом шаг и укол. Мы такой приём не тренировали.
Я принял из рук Перрин кувшин с водой, половину выпил, половину вылил на себя. Холодная вода растеклась по телу ручейками, остужая кожу и нервы.
— По-итальянски это звучит как Colpi di Villano. Удар простака. На него всегда натыкаются те, кто о себе слишком высокого мнения. Потом я покажу тебе нюансы, чтобы ты тоже сбивал с них спесь.
— Спасибо, господин.
В ворота забарабанили чем-то тяжёлым, и с улицы долетело требование:
— Открывай!
Голос показался знакомым. Я двинулся к воротам, но отец Томмазо остановил меня и сделал знак Чучельнику. Тот сдвинул запор, створы стремительно распахнулись и во двор ввалилась городская стража. Стало ещё теснее, наш маленький дворик никогда не видел столько народу. Вперёд протиснулся знакомый лейтенант. Не знаю, что он собирался увидеть, но точно не валяющегося на земле Шлюмберже и меня живого и здорового. Шлюмберже стонал, наёмники пытались хоть как-то перевязать его раны. Лейтенант налился краской и, указывая на меня пальцем, прохрипел:
— Ты-ы-ы!.. Как ты посмел…
Закончить фразу он не успел, потому что отец Томмазо поднялся со стула и в своей обычной тихой манере спросил:
— В чём дело, сын мой?
Увидеть главного инквизитора лейтенант тоже не ожидал. Он поперхнулся, глазки нервно забегали. Ситуация явно была не такой, каковой должна быть. Ладно хоть догадался поклониться.
— Монсеньор… я слышал… мне передали… что в этом доме настоящее сражение. Это недопустимо. Наш город…
— Долго же ты шёл, сын мой. Сражение давно завершилось, напавшие, — он кивнул на Шлюмберже, — повержены. Тебе остаётся только арестовать выживших и забрать тела павших.
— Да, монсеньор, я так и…
Лейтенант скользнул по мне взглядом, и повернулся к наёмникам.