— В магазине “У Джеймса Смита”. Разденут тебя догола, грудь твою обмерят, общупают и подберут тебе лифчик.
— А ты откуда знаешь?
Эми пожала мыльными плечами.
— Моя очередь. — Я передала ей щенка, мы поменялись местами, и она принялась тереть мне спину.
— Кто у нас в классе самая красивая? — спросила она.
Это была любимая наша игра — расставлять девчонок по красоте. Одна из нас спрашивала: “Кто самая красивая? Кто вторая?” — другая считала до трех, и мы хором выкрикивали ответ.
— Раз, два, три, — посчитала я, и мы обе сказали: “Мелисса!”
На первом месте всегда шла она, за ней обычно Селена Котари, дочь доктора, следом Рэчел Дженсен или Паула де Фриз — после обсуждения, у кого какая прическа и у кого красивей ноги. Обсуждали мы и их недостатки, они тоже могли повлиять на исход, по настроению, — толстый зад, волосы на руках, чересчур мясистые мочки ушей, кривые зубы, краснеет шея во время пробежек на физкультуре. Друг друга мы обычно ставили на четвертое место, в это можно поверить, четвертое место — это справедливо. Но в тот день Эми спросила: “Кто четвертая?” — и я, досчитав до трех, ответила: “Ты”, а Эми сказала: “Катрина Хауэлл”. Я не стала ни пятой, ни шестой, ни седьмой, а дальше шли уродины: Линн Пэрри, дочь мясника, пахнущая холодными сосисками и колбасой, которую она приносила на завтрак, Ванесса Камински, толстуха.
— А как же я? — спросила я у Эми, когда мы добрались до двузначных чисел.
— Ты? — Эми стала с силой тереть мне шею.
— Ай! Осторожно!
— Кто одиннадцатая? — спросила Эми.
— Раз, два, три... Жанин Фентон, — ответила я.
— Жанин Фентон, — сказала Эми.
— Эми, а я?
— А-а, про тебя-то я и забыла. — Она посадила щенка мне на плечо, столкнула, и тот полетел вверх тормашками в воду. Я смотрела, как он плавает кверху пузом, а внутри у него киснет мыло.
— Я же не целилась в сторону обрыва, — сказала я. — Мячиком.
— А мне показалось, ты нарочно.
— Эми, по-твоему, я такая гадина?
Эми промолчала.
— Да и все равно она ни за что бы не прыгнула.
Тишина. Тут я почувствовала, что вода убывает, услышала тихое журчанье в сливе. Это Эми выдернула затычку, а сама вылезла из ванны.
В ту ночь я долго не могла уснуть. Зашла миссис Фан, поцеловала нас обеих и велела допоздна не болтать, но Эми, похоже, было не до болтовни. С моего матраса на полу видно было, что валяется у нее под кроватью: скомканный носок, открытая книга страницами вниз. Чуть дальше, в пыльной тьме, — кажется, ручка. Я дотянулась до нее, схватила, подтащила к себе, медленно, бесшумно — нет, не моя, откуда ей тут взяться? Я искала везде: дома, в школе, в лавке. Ручка просто-напросто испарилась. Сквозь щель в занавесках струился оранжевый свет фонаря и мешал уснуть, даже если закрыть глаза. Была жара и духота, Эми сбросила одеяло, и оно дыбилось возле ее ног, словно девятый вал. С полки на меня смотрели куклы — Барби, у которой гнулись коленки, и ее сестренка Скиппер, плоскогрудая, с веснушками. Когда мы играли в куклы, ни одна из нас не хотела быть в роли Скиппер.
Вскоре послышались тихие шаги на лестнице — мистер и миссис Фан в мягких тапочках поднимались на второй этаж. Полилась вода из крана, зашуршала одежда, скрипнула дверца платяного шкафа. И дом затих.
— Эми? — шепнула я.
Ни звука.
— Эми!
Призрачным пальцем я коснулась ее призрачной спины.
— Что? — спросила Эми сердито.
— Спишь?
— Угу.
Что-то щелкнуло — это остывала железная крыша.
— Эми?
Недовольный вздох.
— Я что-то сделала не так?
Эми опять вздохнула, повернулась ко мне, но лица в темноте было не разглядеть.
— Стыдно смотреть, как ты подлизываешься к миссис Прайс, — сказала она.
— Что? Я не подлизываюсь!
— Ну, со стороны виднее...
— Как же я подлизываюсь?
— Ну, на машине с ней разъезжаешь.
— Я не напрашивалась, она сама предложила.
— Именно! Ты теперь ее птенчик. Была Мелисса, стала ты. — В голосе ее звенел металл — такого прежде никогда не бывало.
— Да ну!
— Помнишь, что было месяц назад? В начале учебного года ее птенчиком была Паула, потом что-то изменилось и стала Мелисса. Теперь твоя очередь.
Все это я помнила. Никто не знал, в чем провинилась Паула, просто миссис Прайс больше не просила ее вытряхнуть стружки из точилки, застелить газетами лабораторные столы, достать из шкафчика с канцелярией новую коробку мела. Паула делала вид, что ей все равно, но мы-то замечали, каким взглядом она смотрит, когда ее работу выполняют другие — Мелисса и новые птенчики. Избранных всегда было трое-четверо, обычно хорошенькие девчонки, красивые мальчишки, у которых друзей и так полно, кому успеха и без того хватает. Впрочем, иногда она приближала к себе кого-нибудь из ребят-изгоев — и дела у него сразу шли в гору. Да вот совсем недавно это случилось с Линн после того, как ее отец передал для лабораторной работы коровьи глаза. Сначала миссис Прайс поручила ей выбить тряпки, потом — закрыть окна и подмести пол, затем — привести в порядок шкафчик для уроков труда, где лежал всякий хлам: сломанные ножницы, высохшие тюбики клея, обрезки чертежной бумаги. Девчонки стали подсаживаться к Линн на большой перемене, расписывать сердечками ее пенал, а Мелисса даже нарисовала ей лошадь — в этом она была мастер, все мы думали, что когда-нибудь она станет знаменитой художницей. А потом миссис Прайс выбрала себе нового птенчика, и все мы перестали обращать внимание на Линн, а та приклеила картинку с лошадью к крышке парты да так и оставила на память.