Весь класс уже давился от смеха, сморщив носы.
— Спорим, Эми ест всяких гадов ползучих, — сказал Карл.
Мелисса прыснула, и я подхватила.
— Хватит, Карл, — осадила его миссис Прайс.
— Курьи лапки, осьминогов, тухлые яйца... — не унимался Карл.
— Все, спасибо, Карл. (Но не почудилась ли мне на ее губах тень улыбки?)
Когда я украдкой взглянула на Эми, она сидела с каменным лицом. Делая вид, что записывает рассказ миссис Прайс про аборигенов, она рисовала в тетради змею с раздвоенным языком, таким длинным, что он вылез за край страницы.
На следующем слайде была изображена девочка по имени Миллинги. Миссис Прайс читала нам книгу о ней, и мы знали, что мать у Миллинги умерла, а отец, вождь племени, взял двух новых жен, но одна из них не могла иметь детей и бросилась со скалы.
На рисунке Миллинги окунула пальцы в ручей — наверное, собиралась зачерпнуть воды, — осторожно, чтобы не выпить свое отражение, не навлечь на себя безвременную смерть. Она сидела на корточках, обхватив себя свободной рукой, но ясно было, что она голая. Скоро настанет ее черед выходить замуж. Выбрать себе мужа она не могла, “еще при рождении ее обещали Гумере, таков был обычай тех мест, — объясняла миссис Прайс, — хоть нам это покажется странным”. Миссис Прайс взяла синий маркер, сняла колпачок. “Когда Миллинги и другие девушки готовились к свадьбе, — продолжала она, — когда постигали тайную женскую премудрость, они приклеивали к телу живых бабочек и танцевали ритуальный танец под звуки диджериду и барабанов из шкурок поссумов”. Миссис Прайс начала рисовать на слайде бабочек, и вскоре Миллинги с головы до пят была в крохотных крылышках.
— Но как же она садится? — спросила Паула.
Вопрос был уместный, и все мы ждали ответа миссис Прайс.
— Так же, как все, наверное, — сказала она.
— Но ведь она раздавит бабочек, — возразила Селена.
Миссис Прайс присмотрелась к слайду, склонив голову набок. Мы любили эту ее позу — она означала, что миссис Прайс всерьез думает над нашими вопросами.
— Может быть, она вообще не садится. Танцует себе и танцует.
Да, подумали мы, вполне возможно, почему бы и нет? Если ты, вся в бабочках, мечтаешь о любви, о будущем муже — разве не хочется танцевать и танцевать до бесконечности?
На большой перемене я пошла, как обычно, к ливневым трубам. Паула, Селена и Мелисса уже разлеглись наверху, и их длинные волосы струились по нагретому бетону. Едва я собралась лезть в трубу, Мелисса спросила:
— Умеешь делать колесо с разворотом?
Я вдруг поняла, что обращается она ко мне.
— Да вроде. То есть да.
— Так покажи, — попросила Паула.
Они втроем сели и стали смотреть, а я, поставив на землю коробку с завтраком, заправила блузку, вышла на травянистый пятачок перед трубами и сделала колесо, развернувшись так, чтобы приземлиться четко на обе ноги.
— Неплохо, — одобрила Мелисса.
— Спасибо, — отозвалась я.
Они снова легли, свесив волосы.
Эми, сидя в трубе, уже ела свой завтрак — спринг-роллы миссис Фан. Она подняла на меня взгляд. И продолжала есть.
— Хочешь бутерброд с сыром и салатом? — предложила я.
Эми взяла бутерброд, а мне протянула спринг-ролл.
— Что я говорила, ты теперь ее птенчик.
— Не пойму, что она во мне нашла, — призналась я.
— Но ты ей нравишься. И тебе это нужно.
— Наверное.
— Еще бы! По тебе видно.
Я надкусила спринг-ролл.
— Мама говорит, не наше дело, что думают о нас другие, — заметила Эми. — Важно лишь то, что у нас внутри.
— Не знаю, что у меня внутри.
— Я тоже.
— Но ведь и ты стараешься ей понравиться.
— Ага.
Слышно было, как наверху Мелисса рассказывает о Карле. Он ей нарисовал космонавта — космонавты у него здорово получались — и подвез ее до дома на багажнике велосипеда. А она нарисовала ему лошадь.
— Значит, он теперь твой парень? — спросила Селена.