— Я не могла ее отыскать. С утра она точно была в пенале — я ее показывала Мелиссе. — Голос мой дрогнул.
— Но у тебя была запасная. Ничего не понимаю.
Я уставилась на свою ладонь. Родинка на пальце, переплетение вен. Заусенец, на который больно нажимать. Я нажала.
— Это подарок от мамы. На память.
— Да? — Миссис Прайс посмотрела на меня выжидательно.
— Моя мама... — начала я. Шрам на большом пальце — это я, не подумав, подобрала с земли осколок стекла. Светлые лунки ногтей. Болючий заусенец. Я снова нажала.
— Что твоя мама? — поторопила меня миссис Прайс.
— Умерла в прошлом году.
— Ах, милая моя! Ах ты мой птенчик! — Она присела на корточки возле стула, приобняла меня. Повеяло ароматом ее духов — жасмин и жимолость или что-то вроде. — Зря мне не сказали. Столько всего я о тебе не знаю. Столько важного. — Она положила мне руку на плечо, и мы посидели так еще. Она не говорила, что у всех событий есть смысл, не говорила, что время лечит, я все равно в это не верила, ведь мама со временем ускользала от меня все дальше. В коридоре за дверью было тихо, во дворе пусто, лишь одна из монахинь, сестра Бронислава, возилась в монастырском саду за школьной площадкой — почти невидимая за живой изгородью из кипарисов, она срезала кустики листового салата. Миссис Прайс продолжала: — Ты очень сильная, Джастина, по тебе видно. Ты сама не подозреваешь, какие силы в тебе таятся.
— Мне нужна моя ручка, — сказала я. Звучало по-детски, но это была правда.
— Конечно, дружочек. — Миссис Прайс помолчала. — Говоришь, ты утром ее показывала Мелиссе?
— Да, перед уроками.
— Гм... Вы с Мелиссой не подруги, нет?
— Вообще-то нет.
— Но ты бы хотела с ней подружиться?
Я кивнула.
— Девочки вроде Мелиссы... Все мечтают с ними дружить. Им не нужно бороться за внимание. — Миссис Прайс погладила меня по колену. — Теперь о твоей оценке. Этот ноль... Так дело не пойдет.
— Да, миссис Прайс. Простите меня. — Само собой, я ее разочаровала.
Она открыла синий журнал, ткнула пальцем в нолик рядом с моей фамилией и, взяв штрих-корректор, замазала ноль, а на его место вписала пятерку.
— Вот и все, — улыбнулась она. — Раз, и готово.
— Но... разве так можно? — изумилась я, а миссис Прайс рассмеялась.
— Мой класс, мои ученики, — пояснила она. — Что хочу, то и делаю.
— Спасибо.
Она махнула рукой.
— Не сомневаюсь, ты отработаешь.
— Отработаю, отработаю, — пообещала я.
— А ты спишь на ходу, как я погляжу. Подвезти тебя до дома? Кажется, нам по пути.
— Я сейчас к папе в лавку, помогаю ему там по пятницам.
— Что за лавка, дружочек? — Она достала из сумки пузырек коричневого стекла, проглотила пилюлю и, перекинув сумку через плечо, направилась к выходу.
— Антикварная, “Ход времени”.
Отец говорил с посетительницей, вертя в руках фигурку пастушки, которую та принесла на продажу.
— Это мамина, — рассказывала женщина. — Всегда на камине стояла. Нам запрещалось ее трогать.
Отец, затенив статуэтку плотной темной материей, хранившейся под прилавком, направил на нее лампу черного света, чтобы проверить, нет ли повреждений, незаметных глазу.
— Вот, видите? — Он указал на затылок пастушки. — Здесь подклеено. Должно быть, когда-то ее уронили.
— Не припомню такого, — возразила женщина. — С нее всегда пылинки сдували.
— Видно, кто-то уронил и не сознался. Боюсь, в таком состоянии большой ценности она не представляет.
“Боюсь” — этим словом он всегда предварял плохие новости. “Боюсь, это копия”. “Боюсь, сейчас это никто не купит”. “Боюсь, художественной ценности не имеет”. “Боюсь, отреставрировать невозможно”. Казалось, он искренне печалится вместе с посетительницей — но, если на то пошло, после смерти мамы он почти все время пребывал в печали. “Иди сюда, доченька, — подзывал он меня, сидя за рюмкой. — Ты ведь никуда не спешишь?” И я отвечала: нет, никуда. Он заправлял мне за уши пряди волос, называл меня любимой дочуркой, спрашивал, почему мама нас покинула, — на этот вопрос я не знала ответа, но он спрашивал все равно. Просил простить его, непутевого, говорил, что из нас двоих он здесь взрослый, а я ребенок, а не наоборот, обещал взять себя в руки, наладить жизнь — ну а что остается, что? А наутро принимал душ, брился, выпивал две чашки кофе и шел в лавку и со стороны казался почти прежним.
Миссис Прайс смотрела вокруг, заглядывала в ящики шкафов, гладила по волосам фарфоровую куклу, открывала и закрывала ей стеклянные глаза. Еще один посетитель — ровесник отца, в темно-синем костюме, с огромными часами на руке — подкрался к ней бочком и сказал: