Неохотно допив свой эль, я вышел на холод. Постоял, размышляя, куда теперь пойти. Единственным положительным изменением в Борнмуте я назвал бы то, что он успел стать чуть ли не университетским городом; если в дни моей молодости вы видели на улицах только тучных бригадиров и пожилых леди, теперь с вами приветливо здоровались курчавые негры цвета шоколада, смуглые иранцы с вишневыми глазами и стайки похожих на рой бабочек или желтоватых птичек прелестных китаянок и японок, чьи изящные, точно веер, руки исполняли в воздухе замысловатый танец, помогая семенящим девушкам толковать между собой.
Заключив, что я замерз и всеми заброшен, я решил вернуться в гостиницу и заполнить творчеством время, оставшееся до второго завтрака. Расположившись в сверкающем хромом баре, выпил еще темного пива, после чего принялся за писание. Окончив абзац, перечитал его. Он ехидно ухмыльнулся мне, как это заведено у первых абзацев, когда все мобилизованные тобой слова доводят до твоего сведения, что, сколько бы ты ни старался, они не пожалеют сил, чтобы вызвать твое недовольство, и что следующий абзац получится у тебя ничуть не лучше. Я перебрал в уме свой довольно обширный репертуар нехороших слов на английском, греческом, испанском и французском языках; только эти слова дают мне право считать себя полиглотом. После чего заказал двойную порцию бренди. О чем вскоре пожалел. Пиво разных сортов и бренди поднимают настроение, когда потребляешь их по отдельности; собранные вместе, они вызывают хандру. Симпатичный бармен, итальянец Луиджи (мне еще предстояло поближе узнать его), поглядел на мою мрачную физиономию и тактично отошел к дальнему концу стойки, где принялся прилежно протирать стаканы. Он наперед знал, что я напрасно пожелал налечь на бренди… Я прикидывал, какая форма самоубийства наименее мучительна, когда возле меня вдруг возник Людвиг.
— Приятно провели утро, сэр? — справился он, обеспокоенно созерцая меня.
Я отложил ручку, допил бренди.
— Если вы хотите знать, — осторожно произнес я, — доставило ли мне удовольствие вновь увидеть места, где прошла моя молодость, и ощутить себя восьмидесятилетним стариком, мой ответ будет отрицательным.
— Восьмидесятилетним? — удивился он. — Вы выглядите намного моложе.
— Благодарю, — сказал я. — По правде говоря, когда я держусь подальше от зеркал, мне удается делать вид, будто я неплохо сохранившийся, симпатичный сорокалетний мужчина, хотя на самом деле обязан признать, что я намного старше и выгляжу куда хуже.
— А вот и нет. — Людвиг был твердо намерен смягчить удар, возможно нанесенный моему самолюбию. — Вы совсем не выглядите старым.
— Спасибо, — снова сказал я. — Выпьете?
— Благодарю, — отозвался Людвиг. — Если можно, джин.
Я заказал для него джин, а себе для компании — еще бренди. Мы выпили за здоровье друг друга.
— Между прочим, — заметил я, — джин очень вреден. Зачем вы пьете джин — это же верная смерть.
На лице Людвига появилось выражение тревоги:
— Джин? Вреден? Почему?
— Вы не читаете «Ланцет»? — изобразил я удивление.
— Что это такое — ланцет? — спросил он.
— Самый выдающийся медицинский журнал в мире, — ответил я. — Содержит всевозможные сведения… сообщает о каждом новом открытии… наставляет врачей. Как заливать культю кипящей смолой и все такое прочее… Каждый врач читает «Ланцет».